На земле штиптаров
Шрифт:
— Значит, и женщины у вас тут?
— О, еще какие! Выгляни во двор и ты увидишь сыновей и дочерей этих женщин.
— Ладно, пусть киаджа прикажет слуге заколоть не двух, а четырех баранов и передаст женщинам их туши.
— Господин, твои благодеяния безбрежны! Но не будем забывать о главном: кому достанутся эти четыре шкуры?
— Их разделят среди четырех отъявленных храбрецов.
— Тогда я уверен, что получу хотя бы одну. Пусть твой спутник начнет свою речь, ведь я едва ли сумею
Вместе с музыкантами он отступил в прихожую. Расположившись прямо в дверях, Халеф обратился к воинам с речью. Это был маленький шедевр ораторского искусства. Малыш без конца именовал своих слушателей героями и щедро награждал их эпитетами «непревзойденные», «непобедимые», разбрасывая при этом массу саркастических замечаний, понятных лишь нам.
Едва он окончил, раздался звук, так ужаснувший меня, что я подскочил со стула. Казалось, кто-то заживо насаживал на вертел полдюжины американских буйволов, готовясь зажарить их, и они ревели от боли. На мой вопрос хозяин ответил:
— Это тромбон. Он подал сигнал к выступлению.
Комната опустела. Перед дверями раздался голос маршала. Он разделил свое войско на два отряда, и герои пришли в движение.
Несколько громовых звуков тромбона повели армию в атаку. Флейта попыталась залиться трелью, но захлебнулась, испустив яростный свист. Затрепыхался барабан, затем вступил тамбурин, но гитары и скрипки не было слышно. Их нежные, мягкие звуки стихли, подавленные канонадой других, более воинственных инструментов.
Постепенно, по мере удаления войска, мелодии стали слабеть. Но и теперь казалось, что где-то за домом бушует буря. И вот, наконец, она утихла; до нас доносилось лишь слабое попискивание, напоминавшее звуки, которые раздаются, когда из шарманки выходит воздух.
Мы оставили наших храбрецов геройствовать, а сами достали свои чубуки. Во дворе горели несколько костров, на которых, видимо, жарили баранов, стоивших меньше талера штука. Отчего бы тут не расщедриться?
Хозяину нечего было делать. Он подсел к нам, раскурил трубку и принялся гадать, пойман ли кто-то из тех, кого мы наметили схватить. А может, все четверо? А может, никто?
Была в его лице одна черта, которая выдавала в нем некоторую скрытность. Он был человек честный, в это я верил, но сейчас он скрывал от нас одну вещь, которая касалась затеянной нами блестящей военной кампании.
— А если они потерпят неудачу, — сказал он, — что тогда?
— Тогда мы не поймаем мошенников.
— Я имею в виду пиво.
— Оно уже выпито.
— А бараны?
— Уже съедены.
— Ты говоришь мудрые вещи, господин, ведь если аладжи скрылись, то тут бессильны даже самые храбрые люди.
— Маршал уже постарался сделать все, чтобы они скрылись.
— Предупредил? Что ты хочешь этим сказать?
— Он мог сбегать к ним и спокойно доложить, что они напрасно нас караулят, ведь мы находимся уже у тебя.
Он испытующе глянул на меня, пытаясь понять, серьезно ли я это говорю.
— Эфенди, что ты выдумываешь!
— Я говорю лишь то, что вполне могло быть или что вероятнее всего и случилось. При первом же удобном случае он сказал им, чтобы они шли куда-нибудь в другое место, поскольку он поведет в атаку на них отважных ополченцев.
— Такого он не сделает. Он же нарушит свой долг.
— А по твоему приказу сделает?
Он покраснел, посмотрел в сторону и ответил неуверенным голосом:
— Ишь чего ты мне приписываешь!
— Еще бы! Уж очень ты ловкий человек. Ты совсем перестал волноваться за своих героев, да и первый из них заявился так поздно, что я впрямь верю: наверняка твой запти совершил небольшую вылазку в заросли. Но я не собираюсь упрекать тебя за то, что ты заботишься о жителях этого местечка. Надеюсь, мало кто из них погибнет.
Я сказал это шутливым тоном. Он ответил, наполовину соглашаясь со мной:
— Они будут сражаться, как львы. У них, конечно, нет такого оружия, как у вас, зато они знают, как употребить свое. Их ружьем не выбить железную скобу из доски. Такого тяжелого оружия, как у вас, я еще никогда не видел.
Он взял мое ружье, стоявшее у стены, и взвесил его на руках.
— Ты не устал носить его?
— Нет, я привык.
— Почему у вас мастерят такие тяжелые ружья? Рука же заболит прицеливаться.
— Сейчас такие ружья уже не мастерят. Это очень старое ружье. С ним охотились на медведей, и поэтому его звали «медвежебоем». В Америке есть медведь с седой шкурой. Он так силен, что утаскивает быка. В прежние времена пули были такими, что не брали этого медведя, и лишь из тяжелого ружья, вроде этого, можно было сразить его наверняка.
— Ты тоже убивал таких медведей?
— Да. А для чего ж еще у меня ружье?
— Почему ты тогда не расстаешься с ним здесь, где нет никаких медведей?
— Потому что во время моего путешествия я побывал в тех краях, где хоть и нет никаких медведей, но зато водится другое крупное зверье. Из этого ружья я стрелял львов и черных пантер. Вес его таков, что можно спокойно прицелиться, даже держа ружье в руках. Оно не раз сослужило мне хорошую службу, в чем ты мог убедиться сегодня.
— Оно заряжено?
— Да. Сделав выстрел, я сразу перезаряжаю ружье. Так поступают охотники.
— Тогда я лучше положу его. А что особенного в другом ружье?