Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Неприятно одно обстоятельство, — проговорил са­хиб. — Мы получили из Бухары сведения, что Энвер как будто делает ставку на религию, на панисламистское движение... По всей Бухаре кричат: «Борьба с неверными»... не против большевиков, а против... кяфиров.

— Это точно.

— И у вас такие сведения? Вот видите, мы должны действовать крайне осторожно. Фанатизм — дьявольски опасная штука.

— А без него как поднять горцев?

— Ну, знаете ли... Мы сами в Индии сидим на поро­говой бочке. Мы покорили Индию мечом и мечом её удер­жим. Я не настолько лицемер,

чтобы утверждать, что мы держим Индию в своих руках ради просвещения бедня­жек-индусов. К чёрту. Индия — рынок сбыта, Индия — источник наших богатств. И мы не позволим какому-то авантюристу совать нос в наши дела... Посмотрим. Пусть Энвер смотрит на север, но если только он сунется на юг... Впрочем, это в будущем. Сегодня мы делаем ставку на Энвера. Желательно, чтобы вы лично повидали его.

Важный сахиб не был бы столь самонадеян, если б услышал другой разговор, происходивший примерно в то же врехмя.

— Дело чрезвычайной важности, — сказал Панте­леймон Кондратьевич, — и очень спешное.

Он разложил на столе карту.

— Мы стоим ориентировочно на линии реки Вахш. Кое-где наши части уже переправились на ту сторону. Гриневич где-то здесь. Дальше не разбери-поймёшь: на­ши, басмачи, бандиты, головорезы, энверовцы. А вот здесь, в районе междуречья — между Кафирниганом, Вахшем и Пянджем, — идёт мышиная возня. Мы полу­чили сведения, что здесь двигаются караваны с англий­ским оружием, боеприпасами. Тайные склады. Насту­пать мы начнём не раньше, чем дней через десять, а за это время винтовки и пулемёты уплывут к басма­чам.

Сухорученко посмотрел на Файзи и проворчал:

— Одного не понимаю, разговор серьёзный, коман­дирский, а тут... сидят...

Лицо Файзи сразу начало темнеть, и рука запрыга­ла на колене.

— Потише, Сухорученко, — резко заметил Пантелей­мон Кондратьевич, — Файзи Шакир — такой же коман­дир, как и ты.

— Чего же он в халате... басмачом расселся.

— Файзи Шакир — командир коммунистического доброотряда. Понятно?!

Но Сухорученко остался не очень удовлетворён и про­бормотал:

— Разные бывают доброотряды, а вообще...

Файзи не выдержал и поднялся, весь красный и дро­жащий от гнева.

Пантелеймон Конадратьевич резко сказал:

— Товарищ Сухорученко, извинись. У нас не базар, а командирское совещание.

— Ладно, извиняюсь, — буркнул Сухорученко, — ты уж не сердись, — обратился он к Файзи, — такой я...

— В короткий срок надо прорваться в район киш­лака Курусай, — продолжал Пантелеймон Кондрать­евич.

— С боем? — спросил Сухорученко.

— По возможности, без боя. И ликвидировать кон­трабандистов. Оружие или вывезти, или уничтожить.

— Э, без драки тут не обойтись, — довольно потирая руки, заметил Сухорученко, но тут же взгляд его упал на Файзи, и он опять недовольно протянул: — А он то­же с нами?! В виде принудительной нагрузки?..

Больших усилий стоило Файзи сдержаться, но он всё же запротестовал:

— Он плохой... Много кричит! Зачем так много кри­чит? Думает — он один человек, другие собаки, что ли?!

— Слушай, Сухорученко, —

рассердился Пантелей­мон Кондратьевич, — прекрати. Не гавкай на людей, ес­ли не знаешь. Командир Файзи пойдёт не с тобой! У него другой путь. А показал я тебе Файзи, чтоб ты не напутал... А то встретишь конников в халатах — и да­вай: «В клинки!» Я тебя знаю, а потом по своей при­вычке начнешь разбираться, кто да что...

— Да, если они поедут, завтра же все от мала до велика знать будут. Едут-де красные, встречайте го­стей.

— Командир, я вижу нас напрасно позвали, — вста­вая, сказал Файзи. — Позволь мне идти. Я не могу го­ворить с таким сумасшедшим.

Спокойный тон, выдержка этого худого, измождён­ного человека с выразительными, горящими умом и сме­лостью глазами начала действовать на Сухорученко, впрочем, как и всегда, с опозданием, и он пробормотал примирительно:

— Э, браток, не пойми... я не то... Ну, туда-сюда... начал бузу тереть...

— Нехорошо, Сухорученко... И разорался, и человека обидел зря. А Файзи — большевик, подпольщик. Много потерпел и от эмира и от прочих сволочей. И воевать умеет с умом.

С грохотом отбросив табуретку, Сухорученко с крас­ным сконфуженным лицом устремился к Файзи и, об­лапив его, завопил:

— Не лезь в пузырь, брат. Ну, ошибся я. Давай по­челомкаемся... Ей-богу, не нарочно.

Смена настроений в Сухорученко происходила мол­ниеносно, без всяких переходов. Только что он в слепой ярости мог громить и крушить всех и вся — и вдруг ма­лейший толчок делал из него скромную, конфузливую девицу.

— Давай поменяемся... клинками, что ли... или маузерами. Ей-богу, не знал, друг. Прости велакодушно!

И Файзи не мог устоять перед этим буйным напором простодушия и доброжелательства. Он отклонил пред­ложение об обмене, но сердитые складки на лбу у него невольно разгладились, мрачный огонь исчез в глазах, и он ответил на рукопожатие.

Пантелеймон Кондратьевич только качал головой.

— Не место и не время, Сухорученко, говорить об этом, но вот в присутствии его, — он указал глазами на Файзи, — предупреждаю тебя последний раз: брось ты своё хамство. Помни, что мы здесь, русские рабочие и крестьяне, помогаем таким же бухарским рабочим и крестьянам бороться против эксплуататоров. А ты вооб­ражаешь себя завоевателем. Не получится.

— Да что ты, Пантелеймон, я уж и так...

— Если понял, хорошо, а извинения оставь при се­бе. Так вот: ты, Сухорученко, пойдёшь... вот отсюда... Следи в оба за бандой Даниара... Он тоже там кружит­ся. Уж не пронюхал ли насчет каравана?

Тщательно разработав маршруты движения отрядов, он закончил:

— Установите связь в районе Курусая с Хаджи Акбаром, он сейчас там... наблюдает... Это ваш родной киш­лак, товарищ Файзи? Где сейчас Иргаш?

— Я его послал на караванные тропы — сторожить.

— Ну и хорошо!

— Во всем остальном задача ясна. Ни день, ни час выступления, ни основная цель никому не должны быть известны, кроме двоих вас. Действуйте.

И добавил:

— А официальная, так сказать, ваша цель — демон­страция в тылу противника.