Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Положите наземь винтовки. Идите! Молокососы!

Тёмно, неясно говорил Сеид Музаффар, но его мюриды безропотно склонились под взглядом горящих его глаз и повиновались.

Один лишь Фаттах всё ещё стоял с бурно вздымающейся грудью, лихорадочно сжимая и разжимая кулаки.

— Сын мой, не гневи неба. Берегись! Будет твоя мать оплакивать тебя!

Тогда и Фаттах склонился.

Ишан провел рукой по бороде, покачал головой и прошёл к воротам. Он взял грубо выкованный из куска железа огромный замок, вдел его в петли и, вывинтив ключ, вручил его дарбону со словами:

— Врата ведут к счастью и беде. Не открывай

без моего приказа.

Ишан удалился к себе медлительный и суровый. Красноармейская песня замерла вдали. Кабадиан выжидательно затих.

Потеря Кабадиана резко ухудшила положение армии Энвера. Части Красной Армии перерезали одну из глав­нейших артерий, питавших армию ислама из заграницы. Тем более, что в тот же день красная пехота заняла важнейшую переправу на реке Аму-Дарье — селение Айвадж. Тем самым был нанесён удар замыслам английской разведки. Подозрительные вооружённые банды, концен­трировавшиеся крупными массами к югу от Аму-Дарьи, оказались отрезанными от Энверовской армии широкой водной преградой. Всего неделю шло наступление, а важ­нейшие рубежи оказались захваченными. Дорога в Горную страну была открыта. Красная армия протягивала руку помощи таджикскому народу. Опасность создавшейся угрозы Энвербей понимал прекрасно и решил во что бы то ни стало одержать победу на Тупаланге, на подсту­пах Гиссарской долины.

— Тупаланг — мой Рубикон! — воскликнул он, любу­ясь с высоты обрыва величественным зрелищем перепра­вы тысячных своих орд через жёлтые, вспененные потоки горной реки. Торжествующий вой всадников перекрыл рёв стремнины. И хоть переправа происходила рано ут­ром, когда воды в Тупаланге ещё немного, так как в вер­ховьях в горах ночью снег перестаёт таять, всё же река оправдывала свое название — Тупаланг — Суматошная. Стремнина подхватывала, сбивала коней с ног, швыряла людей на дно, волочила по камням и утаскивала оглу­шённых, захлебнувшихся далеко вниз. Но басмачи, опья­ненные анашой, терьяком, с воплями: «Ур-ур!» масса­ми перебирались на другой берег. Кони, возбуждённые ледяной водой, танцевали и дико рвались в галоп. Кон­ные массы покатились чёрным валом по долине.

— Что! — гордо проговорил Энвербей, обращаясь к курбаши. — Говорил я вам, что успех в наших руках. Подобно великому полководцу древности Цезарю, я восклицаю: «Veni, vidi, vici!»* (* Пришел, увидел, победил!)

Ошалело поглядывали басмаческие главари. В душе они удивлялись, как могло случиться, что орды их нуке­ров вдруг бросились вперёд с таким пылом и решимо­стью. Ведь басмачи идут в бой только за своим вожаком. И вот они, вожаки, здесь, а их нукеры там, впереди, сражаются и, по-видимому, одерживают победу. Непости­жимо! С невольным уважением, смешанным с завистью, поглядывали курбаши на Энвербея. Уже раздавались подобострастные возгласы: «Зять халифа!», «Зенит муд­рости!». «Меч божий!». Невольно гнулись спины, взгляды становились собачьи, масленистые.

— Хо-хо-хо! — реготал Рахман Мингбаши, держась за толстое свое пузо, из-за которого он не видел шею лошади.

— Хо-хо! — довольно смеясь, кряхтел бек Ишан Сул­тан. — Мои дарвазцы покажут сейчас красным сарба­зам.

— Хи-хи! — вторил им натруженным баском бек каратегинской Фузайлы Максум, в душе поражаясь прыт­кости своих каратегинцев, которых всегда приходилось гнать в бой против красных нагайками и палками. — Чу­деса ангельские! Что только не творит

любимец аллаха, зять халифа! О бог великий!

Захлебывались в хохоте, ликовали другие курбаши. Каждый наперебой выказывал свой восторг, выпячивал чувства преданности.

Один Ибрагимбек молчал, у одного Ибрагимбека не разомкнулись губы и не шевельнулись усы и борода. Он даже не покривился в улыбке. Под мрачным взглядом Энвербея он только отвёл глаза в сторону. Не понрави­лось это зятю халифа. Правда, Ибрагимбек не скор на мысли и решения. Тяжелодум. Всем известно. Но кто его, конокрада, знает, что у него на уме? И Энвербей отнюдь не старался сам вырваться вперед, чтобы возглавить победоносно мчащееся войско. Он сделал всё зави­сящее, чтобы курбаши ехали перед ним, у него на гла­зах: «Пока он впереди — друг, как только позади — враг». Спокойнее, безопаснее, когда они скачут впе­реди.

Главные массы конницы уже перебрались на ту сто­рону и скрылись в облаках пыли. Сквозь безумный рёв всё более вспухавшего от талых вод Тупаланга иногда пробивалась сухая россыпь винтовочного огня. Стреми­тельное наступление продолжалось.

С гордостью смотрит Энвербей. В памяти его возни­кают зимние успешные операции. В два месяца он очи­стил тогда от большевиков всю Горную страну, разда­вил непокорных локайцев. Что ж, тогда он имел разроз­ненные банды почти безоружных пастухов, бродяг, кре­стьян, разбойников больших дорог, дервишей, нищих. Ныне он командует целой армией воинов, в руках каж­дого из которых английская магазинная винтовка, от ко­торой не отказалась бы и самая передовая армия в мире.

— Вперёд, господа! — обращается Энвербей к своим «генералам», — наше место впереди с доблестными наши­ми воинами.

Энвербей направляет своего коня к броду. За ним скачут Фузайлы Максум, Ибрагимбек, Ишан Султан, Рахман Мингбаши. Генералы армии ислама.

Уже у самой воды, когда конь, храпя, косился на бур­лящий жёлто-бурый поток, к уху Энвербея наклонился адъютант Шукри Эфенди и сказал ему что-то. Он вернее прокричал, потому что шум Тупаланга оглушающ.

— В тылу? Не верю, что их много. Уничтожить! — крикнул Энвербей и поскакал по воде, вздымая брызгя. Адъютант встревоженно оскалил зубы, лицо его ещё бо­лее стало похожим на мёртвую голову. Дёрнув зло поводья, он повернул коня назад и мимо курбашей гало­пом поскакал вверх.

Тревожиться мёртвоголовый адъютант имел все осно­вания. Только что прискакал перепуганный джигит и сказал, что в тылу, к востоку от Сары-Ас-сия, спешивший на помощь Энвербею отряд кулябских басмачей попал в засаду.

С трудом переправляясь через Тупаланг, понукая ко­ня, боровшегося с стремниной, Энвербей недовольно морщился. Неприятно! Какое-то непредвиденное ослож­нение. Засада? В тылу? Откуда могли взяться там крас­ные? Чепуха! Наглецов надо уничтожить. А сейчас — вперёд, вперёд к победе!

Верстах в десяти к востоку от Сары-Ассия дюшамбинский тракт прорезает большой сад. Испокон веков существует он здесь. Заслуга закладки сада приписы­вается народом самому Искандеру Зюлькарнейну — Александру Македонскому. В своём мнении дехкане окрестных селений утверждались ещё и потому, что сре­ди сада высились с незапамятных времен развалины зда­ния, а в них и в самом саду в корнях яблонь, гранатов и инжира частенько находили монеты, явно языческие с изображениями каких-то толстогубых и остроносых царей.