Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— Давайте, что у вас там?
Отодвинувшись от стола, Петр Иванович приготовился слушать.
— Помогать надо.
— Кому? Чем? — удивился доктор.
— Тут я одного человека лечил, а он здоровья не находит.
— Вы, Алаярбек Даниарбек, лечите? Это, недопустимо.
— Я тоже ему говорил: «Я не доктор, хозяин мой доктор». А он заупрямился: «Не надо мне кяфира доктора, уруса, ты, Алаярбек Даниарбек, мусульманин. Ты умный. Ты рядом живешь с ученым хакимом, набрался мудрости, лечи». Я лечил: хиной лечил, порошками лечил, а он вроде помирает.
Покачав сокрушенно головой, Алаярбек Даниарбек просительно уставился на доктора.
— Да где же он,
Петр Иванович уже быстро собирался. Натягивая на плечи шинель, он сказал:
— Ну, веди!..
И когда уже они торопливо шагали по улице, попросил:
— Рассказывай!
— Отчаянная он голова, настоящий революционер, слава аллаху, никого не боялся, даже самому эмиру правду в глаза говорил.
— И эмир терпел?
— Конечно. Его все знали — Измаил Нанвой, пекарь, такой черный, худой, и глаза, как у камышового кота, дикие, выпекал в своей хлебопекарне лепешки для эмирского дворца. Никто не мог лучше выпекать лепешки, чем Измаил Нанвой. Четыре больших тандыра день и ночь изрыгали жар из своего нутра, десять тестомесов, первых бухарских силачей, не разгибая спины месили тесто сорока сортов, десять нонпазов — хлебопеков прилепляли лепешки в раскаленный зев тандыра, и вырастали горы хлеба, подобные холму, на котором стоит бухарская цитадель — арк, и десять раз десять носильщиков в корзинах разносили его по домам вельмож. Двадцать тысяч, тридцать тысяч вкусных, горячих лепешек выпекал Измаил Нанвой каждодневно, и богатство его росло, и сундуки наполнялись деньгами, а ичкари его — крутобедрыми красавицами. А он, Измаил, оставался все такой же черный, и глаза его горели так же, как и в те дни, когда он пришел в Бухару неведомо откуда с дубинкой в руке и с веревкой на плече. Разбогател Измаил Нанвой, и стала его чалма цепляться за небесный свод. Но блоха отпрыгнет, а вошь под ноготь попадает. Раз задолжал Измаилу сам бухарский сипахсалар — командующий. Год не платил, два не платил. Совсем аллаха забыл. Взял свою дубинку Измаил Нанвой, пошел на дом к сипахсалару, загнал его на глазах у всех слуг в нужник да избил так, что тот до смерти не мог разогнуть спину. Схватили по приказу эмира Измаила Нанвоя и в назидание всем дали ему полтораста палок да еще с ворот арка на землю кинули, чтобы шею сломал. Но крепкая шея у Измаила Нанвоя. Уполз он на четвереньках, залечил рапы, только с тех пор не стал хлебом заниматься. «Теперь, говорит, я понюхал запах крови!» Разбойником сделался. Как только ему чиновник или вельможа эмирский попадал в руки, говорят, бросал в яму и месил бревном, как тесто…
Оказывается, Алаярбек Даниарбек познакомился с Измаилом Нанвоем на почве… набожности.
Алаярбек Даниарбек соблюдал все религиозные обряды, выполнял все связанные с намазами поклоны, коленопреклонения, телодвижения. Перед намазом он высвобождал кончик чалмы и опускал на плечо, дабы ангел не подумал, что он хвастается перед престолом аллаха своей ученостью. (Он носил чалму с заправленным в складки ее кончиком, как то подобает человеку грамотному.) Но, выполняя скрупулезно все мелочные правила, Алаярбек Даниарбек не знал и не понимал смысла молитв, которые произносил его язык и губы, ничего не чувствовал, кроме страха, как бы не нарушить распорядка намаза, особенно если он молился на глазах у невежественных, неграмотных людей.
— Вот Измаил Нанвой слышал меня и проникся уважением к моим знаниям, — болтал Алаярбек Даниарбек, пока они шли по ночным улицам к больному. — Когда Измаил бывает в Бухаре, он всегда охотно беседует со мной о пророке, о святых… Только…
— Что — только?
— Беда в том, что Измаил Нанвой вернулся
Им пришлось пройти почти через всю Бухару. Через маленькую калиточку и крошечный дворик Алаярбек Даниарбек ввел доктора в когда-то богатую михманхану.
На одеялах лежал старик.
Одного взгляда доктору было достаточно, чтобы убедиться, что больной находится при последнем издыхании.
— Кого ты привел, — хрипло простонал Измаил Нанвой. — Проклятый, уходи!
Он не желал слушать никаких уговоров Алаярбека Даниарбека.
— Я хочу спокойно умереть, — стонал Измаил.
— Умереть вы всегда успеете! — сказал невозмутимо Петр Иванович и принялся выстукивать и выслушивать беснующегося старика. — Крупозное воспаление легких!
Доктор выписал лекарства и потребовал, чтобы в комнате, где лежал больной, все время горели в мангале угли, чтобы хоть немного поддержать подходящую температуру.
— Уходи, кяфир! Шпионить пришел, выслеживать! Убирайся! Я не стану пить твоих проклятых снадобий, замешанных на поганом жире свиньи. Я прикажу распахнуть пошире двери, дабы и признаков твоего духа не осталось. Иди!
Так он и запомнился доктору: ненавидящим, непримиримым, бешено изрыгающим проклятия.
— Чего он там говорил про шпионов? — сказал вслух Петр Иванович. — Кто он такой?
— Не знаю, — пробормотал Алаярбек Даниарбек.
Но недоумевал доктор недолго.
Когда они вернулись в Павлиний караван-сарай, доктор заметил какую-то странную суету. В воротах стояли две оседланные лошади, из комнаты Хаджи Акбара выглянула черномазая физиономия и исчезла. Караван-сарайные слуги топтались тут же и смущенно поглядывали на доктора.
— Что тут происходит?..
Вопрос замер у доктора на губах, когда он вошел в свой так называемый кабинет.
Прыщавый хозяин Павлиньего караван-сарая, Хаджи Акбар, сидел около письменного стола на корточках и разбирал валявшиеся в живописном беспорядке на полу бумаги доктора. Кровь хлынула в лицо Хаджи Акбара. Кряхтя, он медленно с трудом начал вставать и от усилий поднять свой жирный живот побагровел еще больше.
— Мы… я… то есть, — шлепали его губы. — Я, то есть мы… подобрать хотели… почтенные бумаги… беспорядок.
Доктор только пожал плечами:
— Шарите? Впрочем, ассалом алейкум, господин Хаджи Акбар… Что-то давно я вас не видел.
Выскочив вперед, Алаярбек Даниарбек решительно отодвинул плечом Прыщавого и мгновенно собрал бумаги.
— Что вы потеряли, Хаджи Акбар, у меня? — продолжал Петр Иванович. — Не могу ли вам помочь?
— Я, мы… ничего… мы… Принесу сейчас чаю…
Бочком, бочком Хаджи Акбар проскользнул мимо Петра Ивановича. У двери он остановился.
— Достопочтенный доктор, — наконец обрел снова он дар речи, — вы изволите лечить господина Измаила Нанвоя… Так сказать… не передавал ли господин Измаил Нанвой вам в некотором роде важной… очень важной бумаги… Значительной бумаги… э… э…
Под пристальным взглядом Петра Ивановича прыщи на лице Хаджи Акбара темнели, светлели, снова темнели; язык отказывался служить, Хаджи Акбар все пятился и пятился.
— Вон!..
Точно выстрел, прозвучало короткое слово, и Хаджи Акбар, распахнув дверь своим могучим задом, исчез.