Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Ибрагимбек ткнул себя в грудь коротким, лоснившимся от жира пальцем и сказал:
— Я главнокомандующий, а?
Затем он больно ткнул в грудь зятя халифа:
— Ты главнокомандующий, а?
Похихикав, он добавил:
— Два главнокомандующих, а? Слишком много, а? Совать в один сапог две ноги, а?
И расхохотался.
Нет, он не хохотал, он рычал, хватаясь за живот, хрипло взвизгивал и выл.
Нет, в такой идиотской обстановке, с таким тупым животным невозможно держаться с достоинством. С этим чудовищным ослом никакие дипломатические
Злясь и бормоча что-то себе под нос, Энвербей несколько раз прочитал фирман, который только отдельными выражениями отличался от его фирмана.
— Чепуха! — наконец сказал он сдавленным голосом. Переход от торжества к полному разочарованию был слишком неприятен. — Настоящая чепуха! Он старый. Он подписан год назад. Новый фирман делает его негодным.
— Э, нет! — Ибрагимбек перестал смеяться. Лицо его приняло серьезное и даже зловещее выражение.
Он продолжал:
— Есть фирман — нет фирмана. Фирман — бумага. Бумагой воевать нельзя. Но мой фирман лучше, твой фирман порванный, с изъяном фирман. Давай деловой разговор вести будем.
Тогда Энвербей сделал отчаянную попытку, стремясь взять верх над этим, как он мысленно называл его, грязным скотом.
— Я зять халифа, — сказал он, вскочив и встав во весь рост. — Я отмечен знаком святейшего пророка.
Откровенно говоря, Энвербей произносил первые попавшиеся слова, которые приходили ему в голову. Но вдруг слово «знак» навело его на мысль об агатовом перстне.
Сунув под нос Ибрагимбека кольцо, он постарался сделать таинственное лицо и проговорил глухим голосом:
— Смотри!
Но на Ибрагимбека кольцо не произвело никакого впечатления. Он все так же хитро помотал головой.
— Это кольцо халифа Мамуна! — сказал Энвербей.
— Халиф? — простодушно сказал Ибрагимбек. — А кто он был, твой Мамун?
Нет, поистине с такой дубиной невозможно было разговаривать, и Энвербей закричал:
— Берегись, господин Ибрагим! Я заключил с самим аллахом договор. Аллах поклялся не сходить на землю, а я обещал не подниматься на небо, дабы не вступать в борьбу с ним. Я повелеваю! Ты не смеешь так разговаривать с главнокомандующим.
Ибрагим мрачно сказал:
— Э, нет, ты зачем приехал? Ты мне лицо черным сделал, чтоб тебе помереть… Главнокомандующий! А войско у тебя где?! Войско-то здесь. — И он расставил пальцы перед самым лицом Энвербея и медленно, с хрустом сжал их в кулак. — Вот здесь, у меня… Понимаешь ты, командующий, у тебя войска нет… Я командующий… у меня войско… Понял?!
Весь кипя бешенством, Ибрагимбек по-бычьи наклонил голову и уставился на Энвербея, с трудом ворочая языком.
Ему стоило огромных усилий произнести столь длинную речь. Он взопрел даже весь от усилий. Но то, что он хотел сказать, он наконец сказал.
Энвербей ужаснулся. Все хитроумно построенное, почти фантастическое здание Тюркской империи могло вот-вот рухнуть. И из-за чего? Из-за ничтожнейшего, никому не известного мелкого грабителя с большой дороги, вынырнувшего откуда-то
Понимал ли Ибрагимбек, что он совершенно безнаказанно может прирезать сидящего перед ним напыщенного, полного честолюбия зятя халифа и ему, Ибрагимбеку, за это ровно ничего не будет. То обстоятельство, что Энвербей именовался зятем халифа, тоже не производило никакого впечатления на Ибрагимбека. Посылая имаму мечети своего кишлака из десяти украденных лошадей одну, он считал, что уплачивает своего рода религиозный налог — «ушр» и что тем самым делает ради спасения своей души все, что полагается в таких случаях делать, Ибрагимбек обнаглел, никого не боялся. Нет большего наслаждения, как ездить на копе врага, спать с женой врага. А врагу лучше просто отрезать голову, враг без головы лучше.
Сейчас он что-то слишком пристально разглядывал голову Энвербея. Физически ощущал он его голову перед собою на медном подносе.
Брови Ибрагимбека застыли в страдальческом изломе, глаза остекленели и зрачки сделались точно дырочки, губы опустились.
Знакомая картина! Много голов, отрезанных голов видел Ибрагимбек на своем веку. И лежит голова Энвербея на подносе совсем так, как жареная баранья голова.
Тьфу! Это на подносе лежит круглая лепешка, а не голова. Уф, до чего он размечтался!
Но во взгляде Ибрагимбека Энвербей увидел злобное вожделение, свирепую угрозу, и ему стало холодно и жутко. Экий бык Ибрагимбек! Какая непроходимо тупая, каменная морда. Такие морды он помнил у анатолийских крестьян и пастухов, одетых в аскерскую форму. Таких тупых, немыслящих солдат хорошо гнать под дулами пулеметов в огонь умирать во славу его, Энвербея. А вот зависеть от бредового каприза такой тупой, жестокой скотины нет никаких сил. С необычайной реальностью Энвербей ощутил ледяную сталь, вонзающуюся в его горло.
Голос его прозвучал до странности хрипло, когда он заговорил снова, и в тоне его речи отсутствовало всегдашнее высокомерие и нагловатость. Изумительно! Зять халифа говорил заискивающим тоном!
— Во всем, господин Ибрагимбек, я полагаюсь на вашу мудрость, жизненный опыт, проницательность. Да будет прах у меня во рту!
От удивления Ибрагимбек обомлел, но в душе он сразу возликовал: «Ага, я уже господин! Ага, я мудрый и проницательный!» Он забыл на минуту свою звериную настороженность и наивную в своей грубости лесть принял за чистую монету. Его стало просто распирать от гордости. Он приосанился, напыжился и — поразительно! — даже застыдился. Прикрывая рукой побагровевшее лицо и конфузливо опустив глаза, он пробормотал: