Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— Да вот в гости приехал, к Тишабаю. Родственник мой…
— А ну, давай разгони псов. Быстро!
От прежнего страха у Ибрагимбека ничего не осталось. Он снова приказывал:
— Гони их!
Ясаул Самыг, здоровенный низколобый детина, неловко топая, выбрался из-за костра и, заслонив Ибрагимбека своей широкой спиной, заорал:
— А ну, убирайтесь!
Он помялся на месте, обернулся, посмотрел на Ибрагимбека и снова крикнул, замахнувшись на женщин:
— Хватит!
Женщины подались назад. Пастухи молчали. Никто не решался вмешаться.
Душа Жаннат замирала от
— Слушайте меня!
И ее горящее прекрасное лицо придвинулось к лицу Самыга. Он даже зажмурился.
— Очень хорошо, — быстро продолжала молодая женщина, обращаясь к охотникам, стоявшим в стороне. — Эй вы, храбрецы… Братья наши, рабочие и дехкане, свергли тирана эмира, добились свободы, а вы снова гнете голову к земле… У вас в руках ружья, идите отдайте их вору, а шеи подставьте под нож. Очень хорошо! Прежде чем из вас выпустят по ведру крови, скажите его превосходительству-людоеду: «Идите, ваше вонючее степенство, к нам, в наши дома. Забирайте хлеб, забирайте и детишек, коз… забирайте сушеный урюк… Ничего, пусть воины господина командующего набивают себе брюхо. Наши дети привыкли голодать. Ничего, если наши сыновья подохнут во славу аллаха». Идите, идите и поклонитесь.
Только теперь Шакир Сами опомнился:
— Уйди, женщина! Мудрые решили — так и будет.
Ибрагимбек все смотрел на Жаннат, широко открыв рот, и издавал странные клокочущие звуки.
Вся дрожа от напряжения и подступающей к сердцу слабости, Жаннат повернулась спиной к старейшинам и просто сказала:
— Сестры, когда у мужчин слабеют руки, дело женщины — спасать жизнь своих детей. Раз у них, у мужчин, мозги высохли от страха, мы скажем свое слово.
В глазах ее плясали языки огня.
— Я послана к вам из Бухары, — сказала она тихо, но повелительно, — меня послала партия большевиков. Я заявляю: налог может назначать только народная, советская власть. А кто советская власть у вас? Я советская власть. Я запрещаю платить какому-то вору-людоеду военный налог, запрещаю давать хоть один грош, хоть одно зерно, хоть одну соломинку с вашей земли.
— Э… э… э, — закряхтел ясаул Самыг.
Его удивило не столько то, что заговорила женщина, сколько ее молодость. Весь расплывшись, он подошел, тяжело шаркая кожаными каушами по земле, вплотную к Жаннат и насмешливо протянул:
— Смотрите… э-э… какая… жирная перепелочка тут «Пит-питак! Пит-пилит…»
Пурпуром залило шею и лицо Жаннат. Она резко обернулась и лицом к лицу встретилась с Самыгом.
— Цсе-цсе! Какие глазки, какие щечки!.. Ого, какая тут в кишлаке приятная власть… Хо-хо!
Смех подхватил Ибрагимбек. Схватившись за живот, он хохотал во все горло.
На глазах Жаннат выступили слезы. Старцы перешептывались. Охотники и пастухи стояли насупившись. Женщины молчали.
Ясаул Самыг перестал смеяться. Он повернулся к Ибрагимбеку и прижал руку к сердцу:
— Мой бек, какие ваши приказания?
— А теперь, — важно сказал Ибрагимбек, — свяжи руки зачинщикам. Они пойдут за мной в Кок-Таш, как только взойдет луна. Посмотрим, может быть, мы утишим свой гнев и позволим дуракам заслужить милость. Эй, пастухи, выгоняй на тропу овец. А ты,
Самыг грубо схватил Жаннат. Несколько секунд она барахталась в его лапах, вырвалась и, вся красная от гнева и смущения, отскочила.
— Неужели вы подчинитесь? — крикнула она. — Вы, мужчины?
Но горцы покорно складывали свое допотопное оружие на землю, стараясь не встречаться друг с другом взглядами. Они чувствовали страх и стыд. Сердце Жаннат колотилось так, что она прижала руки к груди.
— Стыдитесь, вас много, а их только двое! — крикнула она.
— Э, девчонка, тронь их пальцем, — проворчал один из охотников, — завтра их две сотни набежит. В нашем селении даже мышонка живого не оставят.
— Опомнитесь. Вы идете на верную смерть! — продолжала она, задыхаясь.
Завыли, застонали женщины, дети заплакали.
— Не мешай, красавица, — сказал Самыг. Он снял ремень и принялся закручивать Жаннат руки за спину. — Смотри, какие ручки, а? Ай-яй-яй!
— Вы, храбрецы! — крикнула Жаннат, вырываясь.
Ее душило отвращение. От Самыга несло верблюжьей шерстью и кислятиной.
Что именно случилось потом, присутствующие сразу разглядеть не сумели. В толпе горцев началась возня и послышались недовольные возгласы Женщины запричитали еще громче и бросились к мужчинам. А посреди площадки Самыг боролся с Жаннат, хрипя.
— Какая сила. Э, Ибрагимбек, ты выиграл все равно, чет или нечет… Девка она крепкотелая…
Ударил вдруг выстрел, и вспышка вырвала из темноты удивленное лицо Самыга и горящие глаза Жаннат.
Охнула толпа и замолкла.
Прозвучал громкий голос Жаннат;
— Дайте свету…
Пока нашли смоляную ветку арчи, пока зажигали ее, все горцы стояли не двигаясь. И когда пламя наконец вспыхнуло и желтый, то разгоравшийся ярко, то притухавший свет озарил ветхие колонны мечети, глухие стены хижин, камни на дороге, то все оказалось в таком же положении, как и до выстрела.
Молча стояли женщины, тихо всхлипывали кутавшиеся в тряпье детишки. Замерли над шевелящейся в темноте отарой овец чабаны. Как грузили на ишаков полосатые мешки с зерном, так и остались стоять молодые, обнаженные по пояс палваны. Безмолвными тенями потустороннего мира неподвижно сидели старейшины-мудрецы, и бороды их тихо топорщились на ветру, рвавшем пламя факела.
Тишину нарушил чей-то голос:
— Э, борода Самыга покраснела от собственной крови.
И все с ужасом посмотрели на середину площадки, где у ног молодой женщины недвижно лежал великан Самыг. И каждый из горцев при виде этой картины вспоминал героические предания о мужественных жестоких девах гор, спускавшихся в легендарные времена с ледяных вершин сокрушать врагов таджикского народа. Все смотрели на Жаннат, ужасались ее поступку и восторгались ее мужеством. Но хорошо, что ветер горных вершин трепал факел, вырывая из арчовой ветки больше дыма да искр, чем пламени, и судорожная ужасная дрожь в руках Жаннат скрадывалась столь же судорожным колебанием света, а то жители кишлака едва ли вздумали бы восторгаться ее мужеством.