Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Всё оставалось в кишлаке Курусай неизменным, хоть прошло немало времени с тех пор, как он последний раз ушёл отсюда. Те же разбросанные в лощине глинобит­ные домики, смотрящие тёмными прямоугольниками дверей на заходящее солнце, полуосыпавшиеся ограды из глины и камней, дом Тишабая ходжи повыше на склоне холма. Горлинки с рубиновыми лапками ходят важно по утоптанным тропинкам и чёрными бусинками глаз осторожно смотрят по сторонам. Стайки воробьев роются в свежем навозе.

Сердце Иргаша чуть защемило, когда он остановил свой взгляд на знакомой крыше родного дома, где он так долго жил, вдыхая

запах дыма, и сидел в кругу родных. Но тёплое чувство мгновенно исчезло, лишь только рука его наткнулась на твердую рукоять маузера.

Иргаш еле шёл, слабый от голода. Халат и вся одежда его уподобились рубищу нищего, борода и усы всклокоченной шерстью покрывали лицо, но с оружием он не расставался. Пока в его маузере, подаренном ему лично Мохтадиром Гасан-эд-Доуле Сенджаби есть патроны, он, Иргаш, ещё живой.

Он шёл и шёл, озираясь исподлобья. Встречные смотрели на него с опаской, оглядываясь и долго провожая глазами. Некоторые, видимо узнав его, пока­чивали головами. Но никто, и это больно задело Ирга­ша, не поздоровался с ним, не сказал простого: «ассалям алейкум». Или они не узнали его, или... не желали узнать. О, как ему хотелось сейчас поднять голову и, потрясая камчой, заорать вон на идущего ему навстре­чу пастуха Асада. Во взгляде его только любопытство и никакого уважения. Скотина! Не так он себя вёл, когда Иргаш на огненном коне, в шёлковом зелёном халате, с винчестером за плечами скакал по кишлаку. О, тогда Асад ломался пополам в поклоне и за счастье считал, чтобы Иргаш удостоил его хоть мимолетным взглядом.

Но Асад прошёл, слегка сопя от одышки, и даже взглядом не показал, что он заметил Иргаша, точно тот и не плелся, прихрамывая и морщась от боли в ногах, по улице.

Иргаш стремительно обернулся, в то же мгновение обернулся и Асад. Глаза их встретились. Асад отвер­нулся и пошёл своей дорогой. Значит, он узнал его, Ирга­ша, и только просто не захотел иметь с ним дела.

Чувство отчуждения холодком разлилось где-то под сердцем. Его, Иргаша, не хочет признать Асад тупица и трус. Что же тогда скажут старейшины, те самые старейшины, которые одержали в бою верх над Энвербеем, главнокомандующим, те самые старейшины, по приказу которых курусайцы перерезали ночью джи­гитов шайки Батыра Болуша, те самые старейшины, которые сумели «мужеством своим, храбростью и умением охранить очаги курусайцев от басмаческого разорения в течение трёх долгих лет смятения и войны. Что ска­жут они, когда увидят его, Иргаша?

Он остановился и облизал пересохшие губы. Мимо него шли стайкой женщины и девушки с глиняными кувшинами, с медными кумганами и старенькими жестяными вёдрами. Тяжёлые мониста из серебряных висюлек и монет позвякивали у них на груди, чёрные ко­сы ниспадали по малиновым рубахам ниже колен. Шагнув в их сторону, Иргаш пробормотал: — Пить!

Но тут же отшатнулся, и что-то заклокотало у него в горле.

Ни одна из женщин и девушек не остановилась, не налила в чашку ему воды. Так они шли, гордые и странно молчаливые, только каждая, проходя мимо Иргаша, вскидывала ресницы и взглядывала на него с явным недоброжелательством.

Даже мальчишки, любопытный и смелый народец, не побежали за ним. Они медленно шли на приличном расстоянии и молчали. «Пусть кричат! — свирепствовал в душе

Иргаш. — Пусть кричат! Всё равно, пусть бра­нят, пусть говорят чёрные слова, но только не молчат!»

Но они шли молча, и в их молчании чувствовалась угроза.

Он вдруг встал, наклонился и, схватив камень, швырнул в ребят. Иргаш так ослаб, что камень не долетел до ребятишек, и они, ничуть не испугавшись, продолжали идти за ним...

Красный диск солнца, похожий на круглый медный поднос, коснулся нижним краем синих холмов, когда Иргаш добрался, наконец, до ворот Шакира Сами. Иргаш стоял перед знакомыми до боли, серыми досками, щелястыми, растрескавшимися, но всё ещё крепкими, и тяжело с присвистом дышал. Сердце его колотилось в груди, но не столько от усталости и слабости, сколько от волнения. Он стоял и слушал, стараясь угадать, что тво­рится во дворе и в доме.

Донесся резкий старушечий голос: «Принесите чумич. Сало перегорит!» Что-то зашипело и заскворчало. Застучали кауши по твёрдой глине. Совсем близко голос Шакира Сами сказал:

— Наточите серпы... Завтра в поле...

И перед глазами Иргаша встал большой тяжелый серп, с полированной ручкой, принадлежавший, по семейным преданиям, ещё деду Шими и служивший уже много поколений семейству. Ужасно захотелось Иргашу ощутить в своей руке холодноватое ласково-гладкое дерево рукоятки.

— Пойдем завтра к старой мельнице. Зерно уже там затвердело!

— Хорошо, исполню, дедушка, — сказал молодой голос.

«Дильаром! Она!» — подумал со смертной тоской Иргаш. Так близко и так далеко почувствовал он себя от семьи.

Он поднял руку и злобно кулаком постучал в сухие шершавые доски ворот.

Шум во дворе словно бы стих. Но никто не подошел, не окликнул.

Тоскливая мысль мелькнула в голове Иргаша: «Не ждут».

Он снова постучал. И снова никто не открыл ему. Он так и стоял у ворот, а мальчишки за его спиной безмолв­но смотрели на него.

Стыд пронизал Иргаша, и он постучал в третий раз. Удивительно, но он не догадался, а быть может, не решился толкнуть калитку.

— Кто там? Входи! — прозвучал стариковский голос. Скрипнули петли. Иргаш поднял глаза. В открытой калитке стоял дед его Шакир Сами.

Он взглянул на Иргаша прямо и просто, без малей­шего удивления, точно знал, что Иргаш придёт. Старик молчал и ждал.

— Здоровья вам! — пробормотал Иргаш. Он опустил голову и смотрел на босые ноги старика, черные, загру­бевшие ноги дехканина, ноги, твёрдо стоявшие на земле.

На приветствие старик не ответил. Он смотрел с окаменевшим лицом через плечо Иргаша куда-то вдаль и молчал. Проследя его взгляд, Иргаш увидел, что Ша­кир Сами смотрит на приближающегося всадника. Что-то знакомое было в его облике.

— Здесь моя жена Дильаром? — закричал Иргаш и ринулся вперед.

Он увидел Дильаром, стоявшую в глубине двора, но только на какое-то мгновение. Дико вскрикнув, молодая женщина метнулась и исчезла в тёмном провале двери михманханы.

Старик молча преградил Иргашу дорогу.

— Я пришел за ней. Она пойдет за мной!

Почти не шевеля губами, Шакир Сами сказал глухо и тихо:

— Уйди!

Тут безумная догадка мелькнула в голове Иргаша: а вдруг он так изменился, что Шакир Сами не узнал его.