Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Несколько минут отчаянно сопротивляющиеся пловцы и Гриневич на коне кружились в воде. Лица людей по­синели. Наконец коню надоела холодная ванна, и он решительно направился к берегу, таща на буксире двух пловцов.

Подъехавшие к берегу бойцы помогли Гриневичу.

— Придется погреться, обсушиться! — сказал Грине­вич, смотря на застывших, лязгающих зубами мускули­стых людей. Они были совершенно голы, если не считать набедренных повязок. Мускулы их перекатывались под кожей, лоснившейся в лучах горячего июльского солнца. Гриневича поразило, что один из вытащенных им из воды людей оказался человеком лет шестидесяти, а са­мый младший был совсем ещё мальчиком.

— Начальник, —

сказал пожилой, — отпустите нас... Неудобно стоять перед начальником, едва прикрыв стыд.

— Что вы здесь делаете? — спросил Гриневич, вытряхивая из сапог воду.

— Отпусти нас, начальник, нам надо идти... — Тад­жик посмотрел на реку. Вдали вниз по течению плыли три чёрных точки.

— Отпущу, только скажите, куда вы плыли?

— Мы никуда не плыли.

— Как?

Гриневич очень удивился, выслушав немногословный рассказ старика.

Оказывается, они купались, просто купались. Старика не устраивают тихие заводи: «Вода там мёртвая», его интересует только бурная стремнина. И в воду он не спускается потихоньку, осторожно. Никакого удоволь­ствия такое купание не представляет. Взять гупсар, обнять его и прыгнуть в бурлящую пену с высоты нескольких сажен, вот это интересно; чтобы стремнина подхватила, бросила вглубь, отшвырнула на поверх­ность, снова утопила. Вот тут-то смотри в оба, будь лов­ким, мужественным. Только в такой стремнине человека не прохватит ледяная вода, не пронизает холодом до костей, не сведет судорога, лютому что пловец напрягает мускулы до предела.

— И телу становится так жарко, что «вода кипит», — усмехнулся под конец старик и поклонился.— Отпустите нас.

Но Гриневич попросил рассказать ещё кое-что о головоломном спорте смелых.

Нет, он, старик, не один. Все видели, что сегодня они прыгали впятером.

Он тут же залез на огромный валун и, сложив ладо­ни рупором, что-то прокричал в сторону мыса, где на солнце сразу заблестели тела уплывших вниз по реке людей.

— Все мужчины кишлака плавают в реке, — сказал он, спустившись к Гриневичу. — Одни прыгают с большой высоты, другие с меньшей. Многие мальчики — хоро­шие прыгуны. Вот это его сын. Он отлично прыгает. Может прыгнуть в воду вот... — Старик огляделся, вы­брал утёс высотой в шестиэтажный дом и показал на него пальцем. — Вон с такой скалы может прыгнуть. Разобьётся. Нет, не разобьётя. Бывают, конечно, нелов­кие люди.

Он слышал о таких неловких, но не из их селения. В их селении на его па-мяти ни один ныряльщик не разбивался. Все молодцы... Что случится, если порвётся гупсар? Во-первых, зачем ему рваться? Кожа крепкая. Только у дурака может порваться. Ну, а если порвётся, тогда легко доплыть до берега. Берег всюду, рукой подать. Да, все умеют плавать. Только без мешка зи­мой трудно, зимой, в мороз, далеко не уплывёшь, засты­нешь, утонешь.

— Вы и зимой плаваете... купаетесь?..

Нет, зимой, конечно, никто купаться так не пойдет, зачем? Зимой приходится лезть в реку, когда нужно проведать родных на другом берегу, навестить друзей, побывать на свадьбе. Тогда, какой бы мороз ни стоял, идёшь на берег, надуваешь гупсар, раздеваешься и плывёшь. Конечно, плывешь в таком месте, где вода быстро перенесет на ту сторону, а то плохо придётся. Ну там вылезешь, оденешься, выпустишь воздух из гупсара и пойдёшь. Пока вверх-вниз потопаешь, сраза же со­греешься.

Много надо бесстрашия и ловкости в этом необыкно­венном спорте. Сколько требуется умения, какой глазомер. От пустячных мелочей зависит жизнь пловца и прыгуна. Обхватив руками гупсар, человек взбирается на скалу, подходит к её краю и бросает вниз щепочку, пучок травы и следит за тем, как они падают, не слиш­ком ли их относит ветер.

Здесь, наверху, ветерок может дуть чуть-чуть, а в щели он вдруг такой сильный и рез­кий, что отнесёт прыгающего в сторону и бросит на камни. Брошенная сверху щепочка или веточка помогает избрать в прыжке правильное направление. Пока летит щепочка или пучок травы, прыгун внимательно изучает струю воды. Не вспучивает ли её там, где не нужно, не свалился ли здесь кусок скалы, не принесло ли стремни­ною новый валун. Но глаз у горца наметанный. По характеру стремительного течения, по цвету воды — зеленоватому, желтоватому, голубоватому — он сразу же определяет глубину и характер стремнины. По полету щепочки пловец выбирает линию направления прыжка. Он не ошибётся в своём расчёте. Достаточно маленькой ошибки — и он разобьётся, но прыгуны не разбиваются, в худшем случае он вылезает из воды с синяками.

— И не боитесь? — спросил Гриневич.

— Почему не боимся? Немного сердце стучит в гру­ди... Но это хорошо. У храброго человека должно же стучать сердце.

Сейчас ещё рано и купается мало людей, но к ве­черу прибудут с гор жнецы и обязательно начнут пры­гать. Вон они едут уже вниз.

Гриневич посмотрел вверх. По склону огромной горы двигалась целая скирда пшеницы. Она скользила на своеобразных санях с широчайшими полозьями, по накатанной до глянцевитого блеска полосе, извиваю­щейся между тёмными деревьями арчи и грядами скал. Двигались сани не очень быстро, но легко и плавно. За санями спускались, опираясь на посохи, люди.

— Вот тот в красной чалме — наш лучший прыгун, — сказал с гордостью старик-пловец. — Он прыгает там, где никто не прыгает. Он переплывает реку в половодье. Где хочет, там переплывает. Не боится ни водопадов, ни кам-ней.

— То-то вы такие загорелые да мускулистые!

— Мускулов у них не занимать стать.

Гриневич стремительно обернулся.

Перед ним стоял мокрый, полуголый, улыбающийся Пётр Иванович. В руках он держал, прижимая к животу, бурдюк, такой же, как у горцев.

— О-о! — только и мог выговорить комбриг. — Доктор!

— Алексей!

И хоть с доктора стекала ручьями вода, они обня­лись.

— Что вы здесь делаете, Пётр Иванович?

— Купаюсь, как видите.

— Нет, вообще... как вы сюда попали?

— По врачебным делам, Алексей Панфилович... Но простите, я продрог... бегу... Ещё раз хочу...

И, шлёпая по камням босыми ступнями, доктор побе­жал вверх.

— Я с вами, — крикнул вдогонку Гриневич.

В тот день Гриневич испробовал сам горное купание. Вместе со стариком, которого звали Мустафа-Камень, и доктором он прыгнул в теснину пять или шесть раз. Только первый раз он испытывал волнение, похожее на страх, и то в те мгновения, пока он ещё летел в воздухе. В другие разы он прыгал уже уверенно, и хотя у него захватывало дыхание, но страх прошел совершенно, и он заслужил даже сдержанную похвалу Мустафы-Камня. Прыгали и бойцы. Особенно хорошо получалось у латыша Гедвиласа и херсонца Дзыбы. К тому времени на камнях и скалах собрались десятки горцев-дехкан. Они прыгали вместе с Гриневичем, хлопали его по плечу и восклицали: «офарин!» Налёт отчужденности и недо­верия, который чувствовался вначале, известная скован­ность, порождённая издавна недоверием горцев к незна­комым людям, постепенно исчезала. Бойцы и дехкане, обнажённые, все в искрящихся капельках, стекающих по их телам, сидели на гальках и валунах, беседовали о самых обыденных вещах: об урожае, о неудобствах пахоты на крутых склонах, о рабочих волах. Когда купа­ние кончилось, красноармейцы и горцы расстались друг с другом не без сожаления. Гриневич отказался заехать в кишлак, и старик Мустафа-Камень обиделся.