Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Доктор не счёл нужным рассказывать, что ранение он получил в 1918 году, когда перевязывал раненых после боя под Яйпаком в Ферганской долине. Велико­лепно в этих тяжёлых обстоятельствах вёл себя Алаярбек Даниарбек. Конечно, он меньше всего обязан был сражаться. Нанимался к доктору он совсем не для это­го. И он всегда говорил: «Мое дело дорогу показывать, пути искать, лошадей кормить и чистить, обед, ужин готовить, доктору помогать». Обычно во время пере­стрелок он сидел где-нибудь в лощине или в овражке и сторожил лошадей, всячески демонстрируя свое отвра­щение к пулям и к саблям. Доктор внимательно при­глядывался к его поведению и всё ждал, а как он себя поведёт в случае серьёзной опасности, не придется ли

ему тогда вспомнить о своём умении владеть оружием. И, действительно, когда раз или два нож, как говорится, дошел до горла, Алаярбек Даниарбек показал себя опыт­ным охотником. Он отлично стрелял из винтовки и не побежал, хотя враг на этот раз подскакал буквально вплотную. Но после стычки на похвалы Файзи Алаярбек Даниарбек только покачал головой. На ставшее пепель­ным лицо его медленно возвращались краски. С хорошо наигранным недоумением он посмотрел на винтовку в своих руках и только спросил: «Чьё это ружье? Возьми­те, а то оно горячее стало...»

Никак не желал Алаярбек Даниарбек прослыть вои­ном и, когда ему доктор напомнил: «А ведь в изыска­тельной партии Пантелеймона Кондратьевича вы стреля­ли, и преотлично. Разучились?», он ответил, слегка смешавшись: «Стрелять? Ну, стрелять всякий умеет. Когда враг близко, ничего не остается делать, как стре­лять».

Зато в хозяйственных делах Алаярбек Даниарбек проявил себя мастаком. Как-то получилось, что снабже­ние отряда в бешеные эти дни он целиком взял на себя. Возможно, вынудили его к тому обстоятельства. Враг на­пирал, не давая передышки. Питались сухими, ещё остав­шимися от Самарканда лепёшками, размоченными в солёной колодезной воде. А потом и сухари кончились. Го­лодать Алаярбек Даниарбек не любил и начал промыш­лять. Но к чести его надо сказать, что промышлял он не только для себя или доктора, но и для всего отряда. Так он стал и интендантом, и каптернамусом, и фуражирам. Он творил чудеса. Для него не существовало трудно­стей. Он презирал опасности, стрельбу, с отчаянной сме­лостью, скорее даже нахальством, шнырял в кишлаках, занятых басмачами и энверовцами, и у них из-под носа умудрялся увозить продукты, угонять скот. Почти каж­дый вечер теперь в добровольческом отряде Файзи готовили горячую пищу.

И часто Алаярбек Даниарбек брал на себя обязан­ности повара. Обычные кушания наводили на него тоску. Он всегда мечтал о чём-то особенно вкусном, особенно остром, особенно изощрённом.

Наружность Алаярбека Даниарбека никак не говори­ла о том, что он любитель покушать. Худой, жилистый, с тёмным лицом и запавшими щеками, он вызывал жалость у круглых, плотных толстяков, любителей плова и лагмааа. «Эй, друг, ты не забыл, пообедать?» — просто­душно, с оттенком иронии спрашивали они его.

— Друзья, — закричал Аллярбек Даниарбек, когда отряд после боя у старой каалы расположился на отдых, — клянусь, святое дыхание, которое вдохнул недав­но в меня живой святой Исмаил в нашей благородной Бухаре, может вполне поддержать меня без пищи не три дня, а тридцать три, но зачем поститься, когда можно плотно покушать. Сегодня на ужин у нас «мам-пар». Клянусь, сегодня прославленный день в мирах!

Усталые, голодные бойцы приветствовали слова Ала­ярбека Даниарбека оживлёнными возгласами. Действи­тельно, отряд три дня не выходил из боя, и у всех из­рядно подтянуло животы. Кое-кто при словах Алаяр­бека Даниарбека сглотнул слюну в ожидании чего-то вкусного, хотя большинство из них первый раз слыша­ло такое странное название: Мам-пар! Когда у Алаяр­бека Даниарбека разыгрывалось гастрономическое во­ображение, он призывал к себе на помощь одного из бойцов, имя которого никто не знал, но которого за неумеренную болтливость называли испокон веков не­сколько искажённым русским словом — Ярманка.

— Ярманка! — позвал Алаярбек Даниарбек, усев­шись важно на уступленное ему охотно самое

почётное место.

— Ляббай? — боец выглянул из-за лошадей. — Мои поступки зависят от ваших слов.

— Хочу ужинать!

Ярманка поскреб бритый череп и посмотрел на пото­лок:

— Времена, увы, такие. Ужина нет, ничего нет,

— Чепуха! Ярманка!

— Что угодно?

— Соль у нас есть?

— Есть.

— Красный перец есть?

— Есть.

— Тмин есть?

— Есть.

— Вода есть?

— Есть, плохая, болотная, но есть.

— А ты болтаешь, что нет ничего? Эх, Ярманка, Ярманка.

— Но разве из соли, воды, перца, тмина ужин сго­товишь?

— А если взять её и добавить волшебной степной травки трёх сортов?

— Но травка не насыщает.

— А если найти у здешних дехкан немного муки?

— Трудно, но попытаюсь.

— А если купить маслица и сальца, а?

— Трудновато.

— А если найти баранинки, а?

— Совсем невозможно. За расписку баранов здесь кишлачники не дадут. Не доверяют.

— Эх, Ярманка, Ярманка, голова ты пустая. Да разве мы энверовские воины ислама какие-нибудь, разве мы грабители?!

Алаярбек Даниарбек медленно полез за поясной пла­ток, вытащил размером с торбу матерчатый кошелек, встряхнул его и прислушался. Все услышали звон.

Засунув руку глубоко в кошелек, Алаярбек Даниар­бек нарочно долго шарил в нем. И когда любопытство накалилось до предела, он с ловкостью фокусника из­влёк пачку денег.

— О, — вздохнул Ярманка.

Мгновенно Ярманка склонился в полном поклоне.

— Лови, эй ты, золотопоклонник! — закричал Алаяр­бек Даниарбек. Теперь, надеюсь, ты не заставишь нас ждать?

Ярманка мгновенно исчез. За ним побежало несколь­ко бойцов. Диалог Алаярбека Даниарбека с Ярманкой все слушали с возрастающим интересом. Усталость, уныние как рукой сняло.

Тем временем Алаярбек Даниарбек исчез на несколь­ко минут и появился с пучком душистых трав. Он уже снял халат, засучил рукава камзола, извлёк нож, поло­жил «перед собой доску и быстро-быстро застучал, на­резая появившуюся словно из-под земли жёлтую мор­ковь...

А вот уже прибежал Ярманка с мешком. Заблеяли пригнанные бойцами бараны. Запылал огонь в очаге, зашипело что-то, забулькало в котле. Защекотало ноздри приятными запахами!

Ни секунды не находит покоя Алаярбек Даниарбек. То нож в его руке мелькает с мясниковой ловкостью и быстротой в туше свежуемого барана, то он бежит к котлам, ворочает в них большой железной шумовкой, то снова кидается к своей доске, где растет гора наре­занного лука, мяса, сала.

Своим примером он заражает окружающих. Даже раненые и больные стараются помочь. Из степи тащат колючку, в тугае собирают валежник. Носят воду в глиняных хумах. Кто-то вытащил дутар и затянул пес­ню. А над лагерем гремит голос Алаярбека Даниарбека:

— Ярманка, тесто!

— Ярманка, пожарче огонь!

Словом, Ярманка — туда, Ярманка — сюда.

И Ярманка, потный, красный, но полный энтузиазма, старается вовсю.

Снял рубаху Алаярбек Даниарбек. Мускулистая ру­ка уже растягивает упругое, точно резиновое, тесто. Жгут, толщиной с баранью ляжку, ходит, играет, пре­вращается в два жгута потоньше, а вот уже четыре, а там уже шестнадцать. Пот течёт по лицу, по плечам, по груди...

Алаярбек Даниарбек путешествовал когда-то в стра­не уйгур, и он в совершенстве умеет приготавливать лапшу по-уйгурски, не нарезая ее, как всюду во всем мире, а растягивая тесто, как это делают в Кашгаре и Урумчи. Ярманка тоже умеет делать лапшу. Бешено ра­ботая, Алаярбек Даниарбек и Ярманка умудряются наготовить достаточно лапши на весь отряд к моменту, когда мясо с луком, со всяческими специями, аппетитно поджарено. Картинно Алаярбек Даниарбек бросает а казаны морковь, и она сверкает золотом в свете костров.