Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

Кругом стояли и сидели горцы, мрачно и напряжен­но взирая на происходящую перед ними экзекуцию. Среди них; выделялся дряхлый старик, опиравшийся на плечи двух дехкан. При каждом ударе он вздрагивал и сладострастно кряхтел:

— По больному месту его! Ещё разик! И, покряхтев, выкрикивал:

— Ещё, ещё! Забыл, неблагодарная собака: масло — хорошо, хотя бы и не ел, богач — хорош, хотя бы не давал. Ах ты, ублюдок! Коварство проявил против своего благодетеля, собака!..

Комбриг подошел к столбу и ударом приклада пулемета

отшвырнул одного из палачей. Другой вякнул и нырнул в толпу.

— В чём дело, Шукур-батрак? — спросил Гриневич.

Пастух поднял глаза, слабая улыбка шевельнула его посиневшие губы:

— Ты пришёл в Ширгуз? Я же говорил: ты придёшь.

Голова Шукура-батрака упала на грудь, и он засто­нал.

— В чём дело? Кто смеет бить человека? — угрожа­юще спросил Гриневич.

Старикашка подпрыгнул на руках поддерживавших его дехкан и зашамкал:

— Я смею.

— А кто ты?

— Я Алакул!

Произнёс своё имя старик таким тоном, словно все должны были пасть перед ним ниц.

Смутно припоминая, что где-то слышал это имя, Гриневич крикнул:

— Кузьма, развяжи Шукура!

Пока Кузьма возился с арканами, батрак просил:

— Убей Алакула, командир! Он приказал меня бить за то, что я тебе дорогу указывал.

— Он против Красной Армии, — кричали в толпе, — он приказал казнить Шукура.

— Что? Алакул — басмач? — спросил Гриневич.

— Нет. Он хуже басмача! — снова закричала толпа. — Он помещик, он живоглот.

— Он, Алакул — упырь, он даёт бумажки, — сказал Шукур-батрак, — а потом хапает всё, что собирают люди с поля.

— Он всё хапает! Он упырь! Он собака! — под­твердили голоса толпы. —И он родной дядя самого Касымбека.

— Долго ему ещё издеваться над нами... мучителю?! Бедный всегда виноват, — закричал Шукур-батрак.

По мере того, как снимали опутывающую его волося­ную веревку, он оживал.

— Бедный, неимущий всегда виноват!

— Кто ленится, тот грешен перед богом, — пробубнил Алакул-упырь, — ленивый всегда остается нищим.

Едва последняя веревка соскользнула на землю, Шукур-батрак с неожиданной силой вцепился старику в халат на груди и начал трясти его, приговаривая:

— Пришёл твой конец! Сейчас ты подохнешь, и твое дыхание выйдет из твоего носа.

— Подожди, Шукур, — остановил его Гриневич, — ты и в самом деле его задушишь.

— Задушу, задушу.

— Пусть придушит, — глухо проговорили в толпе.

— Э, нет, — сказал Гриневич, — он мне ещё нужен. Подожди.

И, высвободив с трудом старика из рук Шукура, он сказал:

— Пусть его судит община.

— Когда в прошлом году красные солдаты приходи­ли, Алакул тихо сидел, а как ушли и Энвербей явился, Алакул опять душить всех начал. Он племянника курбаши Касымбека привечает... — закричал Шукур-батрак.

— У меня к Алакулу вопрос, — сказал Гриневич. — Послушай, старик, где у тебя гупсары?

Но помещик

только мотал головой и мычал что-то непонятное.

— Притворяется, — опять кто-то сказал в толпе.

— Бросить его с обрыва, — предложил другой.

— Если не придушим его, опять змея оживет!

Тогда Гриневич обратился к дехканам:

— Мне срочно надо на ту сторону. Можете помочь?

— Конечно, конечно, — зашумели все.

— Говорят, гупсары у него,— он кивнул головой в сторону Алакула.

— Да. Он отобрал их у нас, чтобы никто не пере­плыл на ту сторону к красным сарбазам.

— Пойдём!..

В дом Алакула-упыря вторглись целой толпой. «Нет никаких гупсаров!» — вопил работник. Женщины, род­ственницы Алакула, подняли визг, крик: «Красные сол­даты!» «Караул!» «Насилие». На Кузьму обрушилась с кулаками мужеподобная, выбежавшая из женской поло­вины Фарида. «Нельзя! Назад!» — кричала она.

И вдруг тонкий голос, срываясь, крикнул:

— Товарищ!

Легкой тенью метнулась через двор стройная жен­щина и прильнула к груди Гриневича. Поражённый, смотрел он на неё.

— Да это Жаннат! Какими судьбами ты попала сюда?

— Освободите меня, командир! Наконец... Я рада... товарищ Гриневич, как я рада, — всхлипывала Жаннат, и слезы счастья обильно лились из глаз.

Но она поняла с двух слов, что не её спасал Гряневич, а она должна помочь ему, может быть, спасти его. Жаннат крикнула:

— Гупсары?! — и она совсем по-детски приложила палец ко рту. — А я знаю... Они есть... в кладовой.

Откуда энергия взялась у этой только что беспомощ­ной пленницы?! Она распоряжалась людьми Алакула-упыря, точно они всегда состояли у неё в подчинении. Она приказывала им, гоняла как мальчишек. Достали фона­ри. На палки намотали тряпки, обмакнули в конопляное масло, и вот уже запылали факелы. Заставили Фариду притащить ключ от винтового замка. Едва открыли дверь амбара, а уже Жаннат разбрасывала собственно­ручно всякий хлам, старые кошмы, утварь, и куча людей помогала ей, заразившись её азартом. Даже Фарида, яростно плюясь и проклиная кого-то, искала эти гупсары.

— Скорее! Скорее! — звенел голос Жаннат. Наконец гупсары нашлись.

Все побежали из кишлака вниз. Впереди бежала Жаннат. Волосы у неё растрепались и светящимся оре­олом окружили оживлённое, разгоревшееся личико. В одной руке она держала факел, в другой — тяжёлую не­уклюжую козлиную шкуру.

— Сейчас, сейчас! Мы уплывём с командиром, — при­говаривала она. — Товарищ Гриневич, мы уплывём?! Как хорошо, что вы приехали... Скорей!

Она не обращала внимания ни на головокружитель­ную крутизну тропинки, ни на катящиеся у неё из-под ног гальки и щебенку, ни на то, что она может сорвать­ся и разбиться о камни. Она легко прыгала по выби­тым в скале ступенькам всё ниже, и пламя её факела металось в темноте, освещая лица спешивших за ней людей.