Набат
Шрифт:
Стояли молча, потом он достал из сумки цветастый платок, накинул ей на плечи:
— С первой получки тебе…
— Подарочек-то какой!
Теплое чувство родилось в «ей и тут же погасло, подумала: «Ох, сердце вещает, быть сегодня неприятному разговору». Вот и дождалась объяснения, знала всю жизнь, что будет этот день, и все же испугалась.
Не обмануло ее предчувствие, он впервые по-взрослому заговорил:
— В комсомол меня принимали, много хороших слов услышал я о себе. Об отце спросили, о тебе…
Она прошла к столу, села на табуретку. Не пожелала,
— Ясно. Значит интересовались?
Сын вскинул голову, не успел ничего ответить.
— Погиб в войну твой отец! — сурово отрезала она.
Вспомнила Анфиса, как уставала от бабьих жалоб: «Уйми своего, до чего он у тебя алошный». А он и впрямь озорной, неугомонный, сладу с ним не было, обиду никому не прощал, не умел, чуть что, сразу в ход пускал кулаки, но ему доставалось тоже здорово.
…Джамбот устроился на подоконнике, спросил:
— Все говорят, что не похож на станичников, нос горбатый… Да и сам вижу.
Не лез Джамбот в душу, спросил, может быть, в первый и последний раз.
…Разведчики на прощанье жали ей руку, а лейтенант поцеловал в щеку, и она счастливо засмеялась.
— Завтра в полночь будем ждать тебя здесь. Ни пуха ни пера, — пожелал лейтенант, мягко положив ей на плечо руку.
— Скажи «К черту», — велел старшина.
Она засмеялась — опять он шутит — и без оглядки пошла вдоль опушки. Но в какой-то момент не выдержала, оглянулась, и на том месте, где только что стояли разведчики, уже никого не было. Первое чувство было вернуться, и уже сделала шаг, но тут почудился голос лейтенанта: «Мост… Мост, будь он проклят!» Она пошла вперед смело, будто возвращалась в родную станицу. Иногда сердце неожиданно застучит сильно-сильно, и она остановится, посмотрит вокруг себя, начинает вылавливать звуки в тишине и снова идет. Страх нет-нет да появляется, тогда звучит в ушах голос лейтенанта: «Мост… Мост, будь он проклят…»
Ей стало неожиданно жарко, и она, отдуваясь, сорвала с головы теплую вязаную шапочку, стащила с шеи старый шерстяной платок — ее экипировкой руководил сам лейтенант, — но этого показалось мало, и она поспешно расстегнула пальто. Грудь обдало холодом, и только тогда Анфиса задышала глубоко.
Наконец лес оборвался. Анфиса остановилась, в ее памяти всплыло предупреждение лейтенанта: «Как только выйдешь лесом к реке, осмотрись и иди вправо, а речка у тебя, значит, останется слева». Вспомнила, что больше всего в детстве страшилась неожиданности.
Впереди, наконец, показалось село, а за ним мост. Но, чтобы выйти к нему, нужно пройти через все село. Прибавила шаг. Напутствуя ее, лейтенант говорил, что немцы ночью в село не заходят, так что можно будет смело постучать в любой дом и попросить ночлег. «Тебя война застала под Ростовом, и ты подалась к себе в станицу, но в дороге заболела желтухой, приютили добрые люди, выздоровела, и теперь скорей бы попасть домой. Стараешься идти только ночью, однажды днем двое мужчин хотели над тобой надругаться, чудом спаслась от них, после этого боишься людей…»
Она уже представила себе, как
Слезы обжигали лицо. Человек же умирает, уйти-то как? Ребенка оставишь — погибнет…
Нет, надо спешить, у нее боевое задание. Вернулась, положила рядом с женщиной ребенка и сделала несколько шагов к селу, но ей в спину ударил плач.
И снова в ушах голос лейтенанта: «Мост, будь он проклят, мост…»
Опустилась на корточки, спрятала лицо в колени и навзрыд заплакала.
А ребенок звал ее.
«О господи», — совсем по-бабьи произнесла вслух и уже без суеты взяла на руки ребенка и, больше не оглядываясь, пошла быстрым шагом.
Она оставила аробную дорогу и смело двинулась к крайнему дому: у нее ребенок, как можно отказать в ночлеге матери.
Мысль о том, что она мать, была настолько неожиданной, что Анфиса возликовала: «Мать! Я мать, добираюсь домой…»
Ее встретил лай собак… На стук в калитку кто-то вышел из дома, постоял на крыльце и, убедившись, что стучат именно к ним, вскоре громыхнул засовом. Хозяин оказался стариком — может поэтому Анфиса сразу прониклась к нему доверием. Он молча пропустил женщину во двор, прежде чем самому войти, осмотрел улицу: есть ли кто живой?
…Джамбот, сидя на подоконнике, произнес:
— С чем мне идти в жизнь? Не с пустой же котомкой. Я должен знать о себе все!
Он встал, взял кружку, зачерпнул из ведра холодного кислого молока, разведенного водой, и выпил залпом.
— Почему ты молчишь? Я стал кое-что понимать и нет-нет да думаю…
Скрестив руки на груди, Анфиса рассеянно посмотрела на него. Поведать ему все? Сказать как на духу?
…Мальчик плакал, и она ласково нашептывала ему, а тем временем думала, как поступить: не может же она идти к мосту с мальчиком, рисковать им. А если ее схватят? Будут пытать? Нет, нет, ребенок чужой…
— Дедуся, а как мне к мосту пройти? — неожиданно с надеждой спросила хозяина.
Он стоял посреди комнаты, засучивая рукава черкески, скосил на нее взгляд.
— Там немцы.
— Знаю…
…Джамбот замер у нее за спиной, но вот он полуобнял мать и, наверное, почувствовал, как напряглась Анфиса, не мог не почувствовать.
— А может, я не твой сын?
Она уже хотела сказать правду, но в последнюю минуту подумала, что такая правда погубит его.
…— Мне надо будет через мост, я хочу посмотреть… — неожиданно призналась она старику.