Набат
Шрифт:
С чувством грохнул командир кулаком по столу:
— Идея!
Взял ее за плечи:
— Ты умница.
И вдруг Анфиса расплакалась, смотрит на лейтенанта, старается улыбнуться, а у самой слезы текут и все тут. Старшина покачал головой:
— А мать? Да она нас…
…В автобусе раздались голоса, вернули ее из прошлого.
— Гони давай! Мы-то при чем?
Водитель все стоял, и она подумала с недоумением: что ему еще нужно от нее.
— Слушай, да она же…
Не договорил парень с переднего сиденья, потому как Анфиса выразительно посмотрела в его сторону. Лицо парня показалось ей знакомым, но, присмотревшись, поняла,
«Ну покричал зря и иди себе. Оно, конечно, работа у него нервная, зазеваешься, только подумаешь о чем другом — и кверху колесами. А зачем сел за баранку, если твои нервы годятся разве что для струн балалайки», — рассуждала Анфиса.
— Красавица, покажи-ка ему свои права, — советовал все тот же с переднего сиденья, при этом делал руками выразительные жесты, мол, костылем его.
А что? Можно и костылем, да только сама окажешься в дураках.
Был у них в станице председатель, костылял всех подряд, старый ли попадется под руку, малый — все одно. Ну и что? Нового избрали, а его с треском провалили, не посмотрели, что всю жизнь в председателях проходил. Оно, брат, так бывает.
— Ух ты… — бросил водитель Анфисе, унося щенка.
И тут она спохватилась: никак из автобуса собирается выбросить? Рванулась вслед:
— Погоди.
Видно, в автобусе удивились ее голосу, потому как музыка оборвалась, и водитель остался стоять как вкопанный.
— А ну отдай!
Водитель отвел руку с щенком, чтобы Анфиса не смогла дотянуться. Тогда она ухватила его за плечо, тряхнула так, что он едва удержался на ногах, выпустил щенка из рук.
Парни загоготали во все горло.
— Собаку везет… У меня же в салоне люди! Или ослепла?
Но Анфиса никакого внимания, взяла на руки щенка, гладит, рада, что отстояла его. И щенок подал голос — тявкнул на обидчика.
Она уже успела сесть и больше ничего не сказала, пусть его старается, видно, дукач [2] хороший, может, когда-нибудь в нем заговорит совесть.
— Ведь обругала? Так, братцы? — Водитель кинулся к парням.
Но те нестройно:
— Мы впереди сидим! Что-то было между вами… Кто вас знает?..
2
Дукач — мастер своего дела.
Теперь водитель к ней:
— А что я тебе сделал?
Анфиса, посадив щенка за пазуху, пригрозила:
— Перестаньте кривляться, не в цирке, еще раз тыкнете меня… — и указала взглядом на костыль.
Потерла лоб: «Едят тебя мухи!» и подмигнула щенку. «Держись, мы ему с тобой…»
Водитель скосил взгляд на обрубок вместо ноги и приумолк, ушел к себе, усевшись в кабине, все же огрызнулся:
— Вот свезу тебя в милицию…
Она поднялась, проскакала на одной ноге к нему, пригнувшись, тихо произнесла над ухом:
— Ты долго еще будешь орать?
Водитель было поднялся, да она положила ему на плечо руку:
— Сиди!
И он втянул голову в плечи.
Когда Анфиса вернулась на свое место, автобус рывком рванулся вперед, словно конь необъезженный.
А ее в этот момент память снова перенесла в далекое близкое…
…Все лето не выходили из боев, уже оглохла, собственный голос перестала слышать. А тут еще незнакомый командир невесть откуда появился, приказывает отделению занять высоту. Солнце палит,
Только Анфиса хотела совет отделенному подать, чтобы не совал шею в тесный хомут, да не успела: командир выхватил пистолет, она только и услышала щелчок… И новобранец осел там, где стоял.
С тех самых пор Анфиса больше рассуждала про себя. Про себя можно и возмутиться кем хочешь и даже мысленно махнуть на него рукой.
…Снова ехали на большой скорости по прямому, гладкому асфальту, но дорога только казалась такой: машину то и дело подбрасывало. Парни по-прежнему старались перекричать музыку, а она, кажется, рвалась из последних сил. Наконец показался поворот в станицу, и Анфиса сгребла в руку костыли, придерживая щенка, проскакала к выходу, попросила остановить у одинокого дерева. Водитель что-то буркнул, но в нужном для Анфисы месте на тормоз нажал и не резко, а плавно.
Не оглядываясь, она направилась к кладбищам, шла, разговаривая со щенком:
— Ну что мне делать с тобой?
Тот в ответ довольно заурчал. Человек искал ласковое слово, нужное им обоим, но не находил: мешал осадок на донышке сердца.
— Глупый… Чего ты увязался за мной? А?
Щенок задрал кверху острую мордочку, стараясь лизнуть ее в лицо. Анфиса вспомнила, как он тявкнул на водителя, и дух перехватило от избытка чувств.
Сумерки торопили, и Анфиса пошла напрямик: с самого детства она не выбирала торных дорог, все напрямую, только бы короче. Идет, утопая ногой в снегу, идет, а перед мысленным взором болото.
…Она не заметила, как сержант остановился, и ткнулась ему носом в спину. «Топь, не пройти!» — услышала она и машинально двинулась вперед. Сержант удержал ее, сказал: «Стой… Я сам…» И стал искать дно шестом вокруг себя.
— Не пройти, — повторил он. — Можно попробовать чуть влево, там только по грудь.
— Давай влево, — решительно сказала, и сапоги с потугой вырвались из жижи: чох… чох…
Едва двинулись, как сержант окунулся по горло, она шагнула за ним и тоже провалилась, но вот ноги достигли опоры, и на душе полегчало. При следующем движении сержант ушел с головой, и она сумела заглушить в себе вскрик, — могли услышать на берегу немцы, — и от того появилась боль в груди.
Голова сержанта вынырнула и, удаляясь, стала все выше и выше подниматься над водой.
…От станицы до кладбища по снегу протоптана дорожка, а за оградой следы рассыпались во все стороны, завиляли между могилами.
Могилка матери сразу же от калитки по левую сторону, туда и свернула Анфиса. Густой снег укрывал холмик, оттого почерневший деревянный крест, казалось, наполовину ушел в землю. Смахнула костылем снег со скамьи, подоткнула под себя короткие полы и села. Она походила на человека, долго проблуждавшего в степи да наконец вышедшего на ночной костер. Распахнула пальто на груди, и щенок высунул голову, уши навострил, с удивлением поглядел вокруг. Анфиса извлекла из кармана недокуренную сигарету, закурила.