Набат
Шрифт:
Ударил в ладоши Джамбот:
— Умница! Пианино по боку, а на эти деньги…
Он подмигнул матери, но та ответить ему не успела. К ним выскочила Санька, скинула пальто, бросила на стол.
Покосилась на нее Анфиса: дура, кто же на стол кладет одежду. А та, подбоченившись, подступилась к мужу. Вздохнула Анфиса: петух, а не баба; самый момент сейчас дать ей по губам, враз бы утихомирилась. Взял бы уж Джамбот на свою душу грех такой.
— Как по боку?!
— Продадим, — пояснил сын. — Деньги?.. Пустим на цветной телевизор.
Шея
— Вот тебе! — сложила Санька вместе три пальца.
— Ты ни разу и не притронулась к нему, а тыща рублей тютю… У Луки цветной экран, ты сама…
Жена не дала договорить.
— А, может, мне это пианино не нравится, теперь рижский желаю!
Не выдержала Анфиса:
— Да хоть аглицкий приобрети.
Сын согласился:
— Купи, только когда играть-то станешь на своем рижском?
Провела Санька руками по кудрям, убрала, а то глаза заслонили, посмотрела на мужа вприщур:
— У-у, бестолковый… Людей догонять надо!
Произнесла она это презрительно, крутнулась на месте, но Джамбот поймал ее за плечи и притянул к себе.
— Ладно, кончай алалакать, устали от тебя. Знаем, талант в тебе пропал!
— Уйди, — дернула она плечами, заплакала. — Дура я, дура, на музыкантшу посылали учиться… В тебя влюбилась.
— Велено тебе умолкнуть или нет? — повысил голос Джамбот.
Анфиса попыталась перевести разговор в шутку:
— Или белены объелась?
Сын рассмеялся:
— И верно!
Санька не высвободилась из его объятий, примирительно сказала:
— А тебя бзык ужалил!
Поняла Анфиса: ссора миновала. Сын прав, к чему разводить скандалы, разве что смешить станичников, дала тебе судьба Саньку — живи.
— Город лизнула кончиком языка и с ума сходит баба, — еще примирительней продолжал Джамбот. — Да нам ли с тобой тягаться с городскими? Ты в сортир бегаешь хоть в какой мороз, а у них кожа нежная, розы и те крепче против них. С ними не равняйся, они к городу привычные, а тебя туда брось — помрешь, как рыба на сковородке.
Кивнула Анфиса одобрительно: правильные слова говоришь, сын, еще не научилась ходить, а уже норовит скакать..
— И сортир построишь теплый, — с уверенностью заявила жена. — Дурень ты мой, пока я туды да обратно, весь мой бабий жар на морозе остается.
— Ладно, не вой, гудора известная, дадут квартиру — будешь наводить лоск, а здесь покудова мы у матери квартиранты.
Сын подмигнул матери, а та не успела ответить: в хату ввалился заведующий фермой.
— Здорово дневали!
— Здорово, Алексей, — подал ему руку Джамбот.
Обеспокоилась Анфиса: не услышал бы гость семейный их переполох, завтра вся станица заговорит. Тьфу… Передовики, а ругаются. В самой области гостили, у всех людей на виду находились,
— Явилась, Санька, ясное мое солнышко!
Но та не дала разойтись гостю:
— Откуда ты взялся на сон грядущий?
— Чего? — поразился Алексей, яростно поскреб почему-то толстую щеку, развернулся всем телом к Джамботу, похоже у него спрашивал: «Твоя баба никак сдурела?»
— Нет у меня настроения с тобой разговаривать.
Хохотнув, Джамбот с интересом посмотрел на гостя, как, мол, ты чувствуешь себя. А тот в полной растерянности туда-сюда вертит головой.
— Молчунья, а Молчунья, — наконец произнес он.
— Чего тебе?
— Это твоя сноха?
— А ты хорошенько разгляди ее, может, не она…
— И я о том, не она.
Плюхнулся гость на стул без приглашения, пришел в себя, вспомнил, зачем пожаловал сюда, и обратился к Самохвалову.
— Ну ты войди, Джамбот, в мое положение, по-братски прошу тебя… Свинарок у меня в обрез: одна в отпуску, другая рожает. А эта укатила в область, свиньи-то не понимают, что Санька отлучилась с разрешения, вопят. С утра! Пойди к ним, они тебя с ногами сожрут, им наплевать, кто передовик, а кто без трудодней живет. Фу, упарился!
Расстегнул на груди полушубок, и сразу живот выкатился, словно котел вверх дном, стянул с головы ушанку, хлопнул о колено: в роль вошел наконец.
— Чего молчишь, Сань? Собирайся на боевой пост, бабы ждут не дождутся, желают услыхать от тебя новостей.
А Санька хоть бы что, продолжает у стены в разбитом зеркале рассматривать себя.
— Кому говорят, айда!
— Бегу, аж пыль столбом, — наконец отозвалась.
— Не дури, — урезонил заведующий. — Так-то недолго, по моему разумению, с очереди на квартиру тю-тю…
Санька вскинула голову, и он умолк.
— Передовик я, понял! Имею право на отдых.
Взмолился Алексей, протянул руки к Джамботу:
— Слушай, да отвали ты ей порцию, а? Отдых! Да когда ты видала в нашем колхозе отдых? Это что же получается, а? Тебе отдых, а свиньям каюк? Ты что? Колхоз же — не завод, чтобы смену отработал и бежать куда душа желает!
Но Джамбот выразительно махнул рукой, мол, ты на нее жми.
— А почему у соседей… — настаивала на своем Санька.
Но тут же осеклась: увидела, как Джамбот поднял с пола тяжелую сумку, и подскочила к нему:
— Не смей! Слышь? Кто я здесь? «Принеси — отнеси?».
Но муж сумку не отдал.
— Никто. И баста! — сделал паузу и после, улыбаясь: — Смотри, и в самом деле сработаешь. Зачем ты так?
Она уловила в его голосе скрытую угрозу и прикусила язык. Джамбот извлек бутылку, но прежде чем поставить, провел ладонью по широкому дубовому столу, сказал:
— Хозяйка ты, а кто же еще! Да только права хозяйки не у тебя в руках. Ясно?
Обрадовался гость:
— Ого, «Столичная»!