Наблюдатель
Шрифт:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
5 июня 1997 года
«Свидетели казни»
«Для нас, родителей, она была всем, воплощением всего самого хорошего и светлого в нашей жизни. А этот человек, этот монстр, разрушил нам жизнь. Отнял у нас нашу дочь, наши мечты — все, что только может быть у родителей».
«Этот человек должен на своей шкуре испытать все, что пережили его жертвы. Этот человек заслуживает смерти».
«После отказа в прошении о помиловании, принятого выездной апелляционной комиссией суда, Терри Бургосу предстоит стать двенадцатым осужденным, который будет казнен после восстановления смертной казни в штате».
Глава восьмая
Колония строгого режима Мэримаунт, за полчаса до полуночи. Тюрьма находится вдали от города — десять акров земли, окруженных забором в двадцать футов высотой, с кольцами колючей проволоки наверху и чугунными воротами. Двадцать четыре часа в сутки надзиратели неусыпно следят за всем, что происходит в пределах тюрьмы, и за дорогой, ведущей к колонии. В аккуратно подстриженных газонах спрятаны датчики, реагирующие на движения. Газоны освещают прожекторы, установленные на сторожевых башнях, расположенных вокруг центрального восьмиугольного здания. Там содержатся заключенные. В прошлом году кто-то из них пытался совершить побег, он даже не успел добежать до ворот: снайпер прострелил ему колено с расстояния двухсот ярдов.
Я остановился возле ворот, за милю до основного корпуса. Они напоминали въезд в средневековую крепость: название тюрьмы было выгравировано готическими буквами. Я опустил стекло дверцы, и в салон проник горячий, насыщенный влагой воздух. Вдалеке слышались слабые крики протеста людей, собравшихся на пикет.
— Хорошо, мистер Райли. — Охранник передал мне два пропуска в нужное здание. Я повесил один из них на боковое зеркало моей машины, второй закрепил на рубашке. — Поезжайте медленно, — добавил он и махнул рукой в сторону мощенной булыжником дороги, — а то один из протестующих уже кинулся прямо под колеса машины.
Я послушался совета и не спеша двинулся по узкой дороге, которая стала еще уже из-за припаркованного на обочине микроавтобуса телевизионщиков. Впереди около гигантских ворот, за которыми начиналась территория тюрьмы, я увидел пикетчиков, разделенных на два лагеря вооруженными до зубов солдатами, присланными местным шерифом. С восточной стороны ворот собрались сторонники освобождения. Их было около сотни: некоторые встали в круг для ночного бдения, священники и пастыри читали молитвы, другие бродили по площади, держа в руках большие квадратные плакаты, как на забастовке рабочих. Молодой человек с убранными в хвост волосами стоял на самодельной платформе из деревянных ящиков с мегафоном в руке.
— Почему мы должны убивать людей, пытаясь доказать, что убийство — это зло? — закричал он, приводя в волнение своих сторонников.
По другую сторону дороги собралась немногочисленная группа поддерживающих смертную казнь, особенно для Терри Бургоса. На плакате, закрепленном на шесте, они написали имена шести жертв, убитых Бургосом. Народу в этой группе было меньше, но они побеждали — и по всей стране, и в этом конкретном случае. Их позиция обозначалась четко и ясно: «Мы поддерживаем смертную казнь в этом штате».
Офицер посмотрел через лобовое стекло моей машины, проверил пропуск, потом заставил меня
— Хорошо, мистер Райли, — кивнул офицер. — Поезжайте к воротам, мы вас пропускаем. — Он подал кому-то знак, и ворота медленно раскрылись.
Кто-то ударил ладонью по двери моей машины. Двое репортеров попытались заглянуть ко мне в салон, желая рассмотреть одного из свидетелей казни. Я медленно повел «кадиллак», а журналисты бежали рядом и выкрикивали вопросы. Я слышал лишь обрывки их фраз. Один из них спросил, что я здесь делаю, но мне показалось это глупым, ведь я обвинитель, человек, который просил присяжных вынести смертный приговор.
Наконец я миновал ворота, и репортеры остались по другую сторону от них. Проехав мимо нескольких строений, я добрался до корпуса для посещений. Вышел на удушающую жару и направился к двери, возле которой стояла охрана. Полный надзиратель открыл ее, пропуская меня в ледяную приемную. Там без дела слонялись несколько офицеров охраны, они курили и разговаривали. Один из них узнал меня и поздоровался. Я ответил: «Рад встрече» — дежурная фраза для людей, чьих имен я не помню. Мне это не нравится, потому что собеседник всегда чувствует подобное отношение. И я знал, что со мной нередко поступали точно так же.
Я спустился в подвал. Как всегда, я прибыл последним. Остальные свидетели уже были на месте. Трое или четверо оказались родителями сбежавших из дома проституток, они были одеты в строгую, но старую и потрепанную одежду.
Всегда относился к ним с сочувствием, ведь они потеряли дочерей, но, по правде говоря, большинство из них попрощались со своими детьми задолго до их смерти. Я сдержался и не высказал им всего того, что хотел сказать еще на процессе: если бы они уделяли своим девочкам больше времени, когда те были еще подростками, их дочери не пошли бы зарабатывать себе на жизнь на улицу и не стали бы жертвами серийного убийцы.
Эти люди осознавали всю серьезность и даже торжественность момента и наслаждались уважением, которое неожиданно им оказали. Они были официальными свидетелями казни одного из самых известных преступников штата за последние несколько лет. Вероятно, для них это было необычайно волнующее событие.
Я увидел Дэвида и Морин Данцингер и почувствовал, как внутри у меня все сжалось. Мне никогда не забыть их лиц после того, как они опознали Элли. Родители прилетели из Южной Африки сразу, как услышали страшную новость, но, казалось, не могли осознать случившегося до тех пор, пока не увидели своими глазами мертвую дочь на столе в морге с огромной дырой в груди, в том месте, где должно было находиться сердце. Они провели в городе целый год, ожидая процесса, и ходили на слушания каждый день.
Морин Данцингер подошла ко мне и взяла за руку. С тех пор прошло семь лет. Семь лет ожидания этого дня, возможно, надежды, что он наконец-то положит всему конец или создаст хотя бы иллюзию того, что все закончилось, ведь сердце никогда не сможет забыть. Ее волосы поседели, глаза ввалились, она располнела в талии и, возможно, уже успокоилась, осознавая, что убийца дочери пойман, осужден, а через полчаса его казнят и справедливость восторжествует.
Этого, наверное, достаточно. Когда люди испытывают сильную боль, таким образом их можно утешить. Им нужна надежда. Они не могли вернуть свою дочь, поэтому сосредоточились на том, чего можно было добиться, — на правосудии для убийцы. Пускай это и не развяжет навсегда затянутый узел, но хотя бы немного ослабит его.