Наблюдатели
Шрифт:
Очередь была средством общения, причем, общения, управляемого и регламентированного: в кругу незнакомых людей мало кто мог высказаться свободно, а выявление инакомыслия легко проводилось с помощью добровольных стукачей.
Очередь была средством отъема времени у населения: свободное время чревато свободой вообще, и если мужское население страны отдавалось пьянству, женское отдавалось очередям.
Очередь была средством накопления нервозности в обществе, которая была необходима для того, чтобы поддерживать общий уровень преступности и страха.
Тогда мне казалось, что эта дьявольская гармония существует лишь в том мире, мире «социализма»,
В нынешнем мире поразительно быстро возникают гиперсвязи между явлениями бытия, вновь выстраивая те же однонаправленные векторы.
Взять, к примеру…
6
Я не могу. Он заедет через два часа и позвонит мне снизу по мобильнику. Да, у него теперь есть мобильный телефон, он уже почти новый русский! Я не могу больше ждать.
Прыгну в машину и сразу, ни слова не говоря, прильну к нему, и меня не будет видно с улицы несколько минут, просто будет казаться, что сидит молодой человек за рулем, ждет кого-то или отдыхает, а на лице его – мягкая, блаженная, совсем еще детская улыбка…
7
До сих пор в отношении женщин мне почти всегда приходилось идти на компромисс: не только в смысле общения – я давно смирился с этим – но и в самом физическом влечении к ним.
Настоящие красавицы попадаются в мире нечасто, а в жизни отдельно взятого мужчины могут и вовсе ни разу не встретиться. Каждый день, совершая свой путь на работу и обратно, я вижу несколько сотен женщин, и большое счастье, если удастся заметить даже одну красавицу: о ней потом думаешь несколько часов, лаская ее медленно тускнеющий образ… Такая встреча происходит примерно через день. Следовательно, красавица попадается не чаще, чем на две, две с половиной тысячи женщин… О, этот утренний мир электрички и метро, это вездесущее, не слишком напряженное, но чрезвычайно тонкое поле мужчин и женщин – вот еще одна причина, почему я не пользуюсь автомобилем, м-да…
Внешне все выглядит вполне благопристойно: люди сидят и стоят, читают, молодые слушают музыку, кто-то дремлет, занимая у ночи ценные минуты, и в этой толпе гораздо больше одиночества, чем в больничной палате. Вот студентка листает конспект, на несколько секунд подымает голову, обдумывая числа, и снова углубляется в пространство векторов и эпюр, но странное дело: она почему-то всякий раз подымает голову в другую сторону, и это значит, что на самом деле девушка рассматривает окружающих – торсы и ягодицы мужчин, одежды и сумочки женщин, косметику, плееры, прически… Вот товарищ с востока, у него узкие бегающие глаза: видно, что он торопливо, но методично берет окружающих пассажирок одну за другой… Или вот эта пара средних лет, сегодня они сидят в одном отсеке, тет-а-тет, у окна, они незнакомы, но несколько раз встречались в этом же утреннем вагоне: они медленно, зная, что в запасе целых десять минут, занимаются любовью, и кто знает, может быть, их галлюцинации время от времени совпадают… Вообще, в этом вагоне едут в основном, одни и те же люди, уже много лет этот вагон неизменен в пространстве-времени, здесь все давно отымели друг друга во
Вот и метро. Я переглядываюсь с цветочницей Лизой (как-то случайно услышал ее имя), она меня давно выделила в этой толпе, мы оба греемся мыслью, что рано или поздно я куплю у нее цветок и заговорю. Впрочем, у нее много таких, как я…
В метро картина несколько иная: люди теснее прижаты друг к другу, мужские зады трутся о женские животики, некоторые, самые молодые и горячие, успевают кончить, самые хитрые, введя руки в карманы, занимаются онанизмом, все это, конечно, молча, с каменными лицами…
Светает. Как же я все-таки ненавижу Москву…
8
Я рассматриваю свою девочку пристально, сквозь облака мыльной пены. Девочка моя! Разных ты принимала гостей – темных и светлых, красных и совсем белых, жилистых… До тех пор, пока не обрела единственного, самого любимого, суженого…
Плохо вижу ее без очков: сверху черное, внутри красное, засунешь – приятно. Марфа сто лет назад загадала мне эту детскую загадку-задачку, а я не смогла ее сразу решить. Красное у нас тогда, конечно, было, а вот до черного оставались годы.
– Дурочка, здесь у взрослых теток волосики растут. И здесь, – Марфа погладила меня под мышками, мне стало щекотно…
А сейчас думаю: не лесбиянкой ли стала моя Марфа?
– И у дядек тоже, – со знанием дела сказала я…
Потеряла ее из виду, как переехали из Марьиной рощи, может быть, и выросла она лесбиянкой…
– А ты видела?
Пришлось рассказать ей странную историю, похожую на сон. Мы с мамой ездили на трамвае купаться. Тогда вдоль Яузы была большая зона городских пустырей, и речка была чиста… Только спустя много лет я поняла, что там на самом деле произошло, в этих кустах.
Я играла в салочки с девчонками, бегала за большим красно-синим мячом… И на пляже возле нас все крутился какой-то дяденька. Не думаю, что он был давнишним маминым любовником, а это купание – очередной тайной встречей. Просто моя покойная мама была – что говорится – слаба на передок: обыкновенная баба – блядь, которую можно уговорить за несколько минут.
А мне попала в ухо вода, я кружилась, скакала на пятке, как меня научила одна большая девочка. Потом я стала искать маму, чтобы сказать ей, что мне попала в ухо вода, и теперь уже вылилась, но мамы нигде не было. Наша одежда лежала на песочке – мое розовое платье в ромашках, мамина коричневая мягкая юбка…
Я бегала по пляжу и маму звала… Потом большая девочка сказала, что мама с дяденькой в кусты пошли.
– Они ебаться пошли, – добавила девочка, и в ее голосе была такая важная серьезность, что я подумала: «ебаться» – это такое значительное, такое секретное дело…
И я побежала в эти кусты – кусты были полны жучьего жужжания, ветрового шелеста, таинственных вздохов и стонов, странных таких звуков, будто где-то далеко секут ремешком непослушную девочку…
И вдруг я увидела среди густых ветвей, что будто бы скачет какая-то белая собачка… Мне так показалось, что это такая мохнатая белая болонка, и она почему-то прыгает вверх-вниз. И именно она издает эти странные звуки, только человеческим голосом: