Начало одной жизни
Шрифт:
– А вечером ты освободишься?
– Что ты, вечером нас начальник будет учить собирать детекторные приемники.
– А когда наконец ты можешь выйти из этой конуры?
– Когда? Даже не знаю. Наверное, после ужина. Примерно к отбою.
– Тогда уж спать всех уложат.
– Да, тогда спать.
Вот я и остался один. Брожу по колонии и не нахожу себе места. От нечего делать зашел к изокружковцам.
Не найдя у них ничего интересного, хотел повернуться к выходу, но увидел стоящую в углу комнаты картину. На ней кто-то нарисовал бушующее море, над
"Так вот оно какое, море!
– подумал я.
– Вот куда нас хотела увезти тетя Дуняша. Эх, какая красота! Вот бы правда попасть на море!" Если бы после цирка я опять не встретился с Люсей, я, наверное, давно уж был бы там, когда же ее встретил и познакомился с Володей, Петькой и Тухтусуном, мне жалко стало расставаться с ними. Но мысль о море кикогда не покидала меня, и сейчас, глядя на эту картину, я уже представил себя моряком, плывущим среди громадных волн на этой маленькой лодчонке.
– Ну что, Остужев, нравится тебе эта картина?
– послышался сзади голос руководителя изокружка.
– Очень нравится.
– Может, хочешь взять в руки кисть? Пожалуйста, я помогу.
Я оглянулся и увидел Елену Ивановну.
– Этому парню нужно море, - сказала она.
– Ничего, Ванятка, не завидуй рулевому этой парусной лодки, вот мы возьмем и тоже организуем шлюпочный поход по Леснянке.
И Елена Ивановна не обманула, через неделю я тоже сидел за рулем шлюпки.
О шлюпочном походе я рассказывать не буду. В пути штормы нас не прихватывали, приключений с нами никаких не было и не могло быть. Река Леснянка небольшая, акулы в ней не водятся, самая хищная рыба - щука, но она людей за ноги не хватает, наоборот: почуяв беду, сразу же прячется в осоку.
Я лучше расскажу про одну встречу.
Живя в Соколинской колонии, я и не предполагал, что живу рядом со своей родиной - Мордовией, недалеко от того города, куда несколько лет назад меня привез дядя Гордей.
Возвращаясь из похода, километрах в двадцати от города, мы остановились на привал. Это было уже вечером. Разожгли на берегу костры и стали готовить себе варево. Около нас остановился на водопой "красный обоз". На передней телеге на двух древках висел плакат: "Смычка". На второй телеге - еще один плакат, на котором нарисованы крестьянин с серпом и рабочий с молотом - они пожимали друг другу руки.
Ребята, как всегда любопытные, сейчас же облепили повозки, я тоже не удержался на месте. На телегах не было ничего интересного: железные бороны, плуги и веялки. Люди тоже были самые обыкновенные. Но меня заинтересовал один паренек в высокой буденовской шапке, поивший лохматую лошадь.
– Пей же, окаянный! Ишь ведь, все бы игрался!
– ворчал он, стараясь говорить басом.
Мне его голос показался очень знакомым. Я подошел поближе, и... когда он посмотрел на меня... "Это же мой двоюродный брат Кирюха!"
– Кирюха!
– закричал я.
– Да кто же это такой?
– сначала забасил, а потом
– Никак, это Ванятка?
– Я, конечно, я.
Кирюха от удивления даже выронил уздечку.
– Вот уж не думал тебя увидеть! Да где же ты, бедолага, живешь-то?
– В колонии.
– В какой это такой колонии?
– В детской трудовой колонии.
– И правда, наверное... Ишь, в какой красивой одежде ходишь! А что же вы тут делаете?
– Отдыхаем, возвращаемся из похода домой.
– Это вроде как путешествие, что ли, делали?
– Да.
– И, видать, на лодках даже, значит, у вас и капитан есть?
– Есть.
– А смотри-ка, здорово!
Когда Кирюха закончил свои расспросы, я дрожащим голосом спросил о бабушке.
– Бабушка? Бабушки уж давно нет, умерла она, а после и дедушка умер.
– А тетя Дуняша как, где она?
– С тетей Дуняшей прямо смех один выходит. Дед-то когда умер, вся семья рассыпалась. Кто куда. Мой батька, сам знаешь, деньги свои всегда клал в общую кучу, а дядя Петраня, что твой суслик, дожил в отдельную норку. Вот когда все разошлись, он себе такую домину отгрохал, что поповский ему и в пятки не годится.
Ну, сам знаешь, с тетей Дуняшей они жили, как кошка с собакой. Не любила она его. А он-то, дядя Петраня, чтобы задобрить, и записал этот дом на ее имя. Вот тут-то и вышла самая комедия. Тетя Дуняша взяла и отдала дом под школу. Дядя Петраня, как узнал об этом, в петлю чуть не полез. Заболел, свалился и валяется до сих пор. Пожалуй, чего доброго, и ноги протянет.
– А где Андрюшка?
– С Андрюшкой что сделается! Учится, копается в огороде, и еще он кроликов завел и, проклятущий, ест их. Зайцев еще так-сяк, все едят, а кроликов... Не знаю уж, как его душа принимает. Тетя Дуняша его на море ватажничать зовет. Видно, поедут, у Андрюшки-то охотка есть повидать море.
– Кирюха, чаво там балясы развел? Запрягай скорее Серуху, да поедем!
– раздался сердитый голос.
Кирюха ловко, как заправский мужик, запряг лошадь и сказал:
– А мы сейчас ведь не в деревне живем, а на хуторе за Мокшанкой, дядю Гордея частенько вижу. У-у, говорун какой он стал, самый первый активист в деревне. На собрании все одно как из пулемета строчит.
– Поехали!
– снова крикнули Кирюхе.
– Да, я забыл, - сказал Кирюха.
– Я ведь тоже в сентябре поеду в город учиться. Совет посылает. А родители на новые земли собираются, в Самару. Ну, покедова, Ванятка, будь здоров. Кого увижу, всем от тебя передам привет.
– А тетя Дуняша с Андрюшкой где же теперь живут?
– спросил я.
– Да где же, опять в дедушкином доме.
Мы обнялись с Кирюхой, и он поехал.
– Ты это с кем разговаривал?
– спросили меня, когда я возвратился к нашим кострам.
– С двоюродным братом.
– Да? Двоюродного брата встретил? Ты, значит, теперь уедешь от нас?
Я не ответил. И не ответил потому, что все сидящие у костров ребята стали для меня тоже близкими и мне совсем не хотелось расставаться с ними.