Начало одной жизни
Шрифт:
– Володя, а взрывы...
– говорили мы.
– Взрывайтесь на здоровье, - отвечал он нам, - не мешайте мне. Самому Максиму Горькому готовлю стихи.
Вот так Три Кости вырвала из нашей компании самого старшего товарища.
А через неделю стряслась беда с Люсей Кравцовой. Бегает она по колонии и кричит всем:
– Я теперь певицей буду.
– Да кто тебе сказал, что ты будешь певицей?
– спрашиваем мы с Петькой.
– Как - кто? Артист из театра, самый настоящий артист. Он проверял голоса, а у меня, говорит, самый лучший, и, как немного подрасту,
– Врут, никто тебе пианино не достанет, - говорит Петька.
Через несколько дней в колонистский двор въехала ломовая телега, а на ней стояло черное ободранное пианино.
– Вот и привезли!
– радостно закричала Люся и туг же побежала к телеге.
– Оно настоящее?
– обратилась она к угрюмому на вид бородатому завхозу.
– Настоящее - это да, но только что-то плохо дрынькает, сказал завхоз.
Вокруг пианино собралась почти вся колония.
– А как же быть, если оно не играет?
– спрашивала Люся у завхоза.
– Это уже, дочка, не твоя забота, - отвечал завхоз: - если в мои руки попалось, значит, будет играть.
– Вы сами сделаете?
– Может, и не сам, но, если сказал - будет играть, значит, будет.
На следующий день в нашей колонии появился худой, морщинистый человек.
Назвался он Феклушкиным.
– Так-с, так-с, - глядя на пианино, проговорил Феклушкин, - настройка этого чудовища, судари мои, стоит не менее двухсот рублей, если еще не больше..
– Бога побоялся бы говорить такие слова, Аким Кузьмич! Пианино ведь чье? Сиротское. Я думаю, мы сойдемся с тобой полюбовно: за так его настроишь.
– Конечно, конечно, - уже ковыряясь внутри пианино, ворчал Феклушкин.
– Здесь нет средств, там нет средств, а мастер Феклушкин извольте делать все за спасибо и питаться божьим духом.
– Дяденька, - почти со слезами просила Люся, - мы вас очень, очень просим.
Три дня Феклушкин настраивал пианино, три дня ворчал, а на четвертый аккуратно сложил в чемоданчик свои инструменты и торжественно сказал:
– Извольте-с, ваше пианино в полном порядке.
– Дядя Феклушкин, - обрадованно закричала Люся, - какое вам спасибо!
Люся теперь целые дни сидела у пианино и одним пальцем играла, играла, играла. В определенные часы прикатывал на велосипеде высокий мужчина, и тогда уж под его аккомпанемент Люся пела. Иногда после окончания урока учитель говорил ей:
– Ну, девочка моя, если мы и дальше так будем заниматься, то добьемся неплохих результатов.
Подглядывая в окно за игрой Люси, Петька говорил:
– Эх, остались мы с тобой вдвоем, Ванятка: Володя от книг и головы не поднимает, Люся тоже целыми днями бубнит. Знать, позабыли они о своих друзьях. Но мы уж с тобой всегда неразлучны будем.
– Остужев, где ты прячешься?
– раздается голос дежурного по колонии.
– А что случилось?
– Быстро одевайся в рабочую форму, сейчас поедешь с ребятами собирать фрукты в деревню.
– Фрукты? В любое время.
– Я тоже?
–
– Тебя в списках нет. Быстрее, Остужев, все уже готовы.
– А надолго едем?
– На целый месяц. Да что ты мне допрос устраиваешь? Быстрей беги одеваться.
Когда я пришел к центральному зданию колонии, где у нас устраивались всякие сборы, там уже было полно ребят.
– Остужев, сюда!
– крикнула Три Кости.
У меня упало сердце. "Ну, - думаю, - в деревне она мне отомстит за ведро со щеткой. В колонии бы за меня в случае чего могли заступиться Петька с Володькой, а там..."
Но делать нечего, лезу на подводу.
– Поехали!
– кричит Три Кости.
Второпях я пожал подбежавшему цыганенку руку, и мы тронулись в путь.
В пути на меня напал сон. Закрою глаза - передо мной встает Три Кости: "Я тебе покажу, как воспитателям устраивать разные штучки". Надевает мне на голову ведро и так стучит по нему кулаками, что я вздрагиваю и просыпаюсь. Один раз закрыл глаза и вижу себя в красивой кошевке, и везут ее три гнедых рысака, а правит ими Петька Смерч. И так быстро лошади несутся, что у меня захватывает дух,
"Петька, куда ты везешь меня?"
"К тете Дуняше".
А сам так и хлещет и хлещет вожжами лошадей.
"Ты что так гонишь?" - спрашиваю я.
"А вон смотри, верхом на щетке нас нагоняет Три Кости".
И правда, на той самой щетке, которой я подпирал ведро, несется она, вот-вот нагонит нас.
"Петька, быстрей погоняй лошадей!"
"Теперь уж нас не настигнет - вот деревня".
Когда я открыл глаза - и верно, впереди деревня, большая, в садах. Километра за три до нее нас остановил высокий человек в красноармейской фуражке и повернул лошадей к большому сараю, в стороне от дороги.
Устроившись в сарае, мы прежде всего до отвала наелись яблок, потом уж начали собирать их в корзины.
По вечерам мы разжигали возле сарая костер и варили ужин. У костра рассказывали разные истории из беспризорной жизни, а больше всего о хороших людях, которые встречались на пути. Один парнишка рассказал, как он разговаривал с писателем Максимом Горьким, и все завидовали ему, а я - как видел в цирке наркома Луначарского, и тоже мне завидовали.
Однажды, когда мы сидели у костра, к нам подошли три человека, двое одеты были по-деревенски, а один по-городскому. Они поздоровались с нами и начали пытливо оглядывать всех.
– Вы что это, братцы, обираете чужие сады?
– вдруг сказал горожанин.
– Вы знаете, чьи эти сады?
– Здешней коммуны, - ответил один из нас.
– Это вот чьи сады, - и ткнул пальцем на мордастого человека в вышитой рубашке.
– Если сейчас же не уберетесь отсюда...
– и он показал рукоятку нагана.
– Я думаю, вы поняли меня?
Мы молчали. Из-за сарая вышел еще один человек.
Наши колонисты так и ахнули:
– Шаман!
Я про этого Шамана слышал в колонии. Он когда-то был таким же воспитанником, как и мы, потом связался с бандитами, поджег наши мастерские и сбежал,