Начало одной жизни
Шрифт:
После моления бабушка всех посадила на лавки. По старинному обычаю, перед дорогой обязательно полагалось посидеть. А затем тетя Дуняша надела на меня старенькую, со сборочками шубенку, перешедшую мне с плеч двоюродной сестренки, и повела на улицу.
– Держись, дитятко, соколом, - говорила она, - не давай себя в обиду. Будь таким же, как Гришка Исхода. Помнишь, я рассказывала тебе про такого ватажника?
И перед моими глазами сразу встал дюжий, молодой черноусый рыбак, который не боялся ни злых людей, ни буйного
Когда мы вышли на крылечко, тетя Дуняша троекратно поцеловала меня и сказала:
– А может, и хорошо, что ты уезжаешь отсюда.
– Прихлопнув по плечу, толкнула в сторону бабушки, которая стала неподалеку от нас с приподнятой к глазам ладонью и кликала:
– Ванятка, где ты. Поди-ка сюда, последний раз погляжу на тебя.
Когда я подошел, бабушка сразу завопила:
– Ох, улетает мой серый воробушек, ох, во чужие края предалекие!
Покончив с причитанием, она вытерла серым платком выцветшие глаза и стала наставлять меня.
– Плохих людей сторонись, - говорила она, - к хорошим ближе держись.
Пока я был на крылечке, на дворе стоял сплошной вой. Ребятишки выли, бабы причитали, перебирая все мои наилучшие стороны, и причитали они так складно, будто пели грустную песню. Молчала одна тетя Дуняша.
Хотя на дворе было очень морозно, она стояла простоволосая и не отрывала глаз от меня, и мне показалось, что она с завистью смотрела на меня.
Наконец из сарая вывели Буренку, привязали ее к оглобле сытого мерина дяди Гордея. Меня посадили на сани, и покатили мы с дядей Гордеем в неведомый для меня край.
Наша старенькая избенка последний раз жалостливо посмотрела на меня тусклыми окнами и скрылась за поворотом дороги. Потом из-за какого-то забора выглянула она еще раз, показала старую соломенную крышу, похожую на голову пьяного старика, и, наконец, чужие дома закрыли ее от меня. Выехав за село, дядя Гордей свернул лошадь в сторону Мокшанки: там мы должны были оставить Буренку, а сами поехать дальше в город.
Пока перед моими глазами виднелось родное село, я все время плакал, вернее не плакал, а только всхлипывал.
Дядя Гордей глядел, глядел на меня и сказал:
– Будет тебе, басурман! Чай, не к дьяволу на рога тебя везу, а в комиссарское заведение.
После его слов мне стало легче. Видимо, слово "комиссарское" подействовало на меня успокаивающе.
Я прижался плотнее к спине дяди Гордея и подумал: "Неужели я буду всамделишным комиссаром? Конечно, буду, коли так говорят большие".
И тут же я представил себя комиссаром. На мне широкие, как у Фильки-солдата, галифе, через грудь - крест-накрест ремни, на одном боку - острая сабля, а на другом - наган в кожаной сумке. И вот в таком грозном виде я уже шагаю по родному селу.
"Что это за комиссар появился в нашем селе?
– шушукаются люди.
– Да это, никак,
"Смотрите, каким раскрасавцем стал!" - ахают бабы.
"А сабля-то, сабля у него, что твоя икона блестит!" изумляются мужики.
А я задираю голову и будто не слышу их. Иду в сторону дедовского дома и, как рекрутский начальник Филька, командую себе: "Ать-два, ать-два"...
Я так размечтался, что даже не заметил, как мы прибыли в Мокшанку.
Когда въехали в обширный двор дяди Гордея, нам навстречу выбежала толстенькая подвижная тетя Матрена, сестра моей матери, жена дяди Гордея. Тетя Матрена окинула нас взглядом и, не дав опомниться, сразу сообщила:
– Гордюша, в деревне несчастье случилось.
– Что там еще случилось?
– с тревогой спросил дядя Гордей.
– Митька, Кузьки Косого сын, чуть не задохнулся в бане, еле откачали.
– Вот и хорошо, пусть следующий раз без креста не заходит в баню.
Тетя Матрена, видя, что ее сообщение на мужа не произвело никакого впечатления, с сияющим лицом и распростертыми руками кинулась ко мне.
– Миленький, родненький, птенчик ты сестричкин!
– защебетала она.
Но, увидев на моих ногах валенки, она поперхнулась, и ее круглое лицо сразу вытянулось.
– Ой, баран ты пустоголовый, - взвыла она волчицей на дядю Гордея.
– Этим валенкам по дому износа еще не было бы, а ты отдал! Скоро рубашку свою отдашь людям!
– Бог велит все напополам делить, - ответил дядя Гордей и повел нашу Буренушку в сарай.
Когда тетя Матрена взглянула на Буренку, ее лицо опять сделалось добрым, и она повела меня в дом.
В Мокшанке мы с дядей Гордеем пересели на легонькие саночки и покатили дальше. Ехали мы среди одинаковых снежных холмов. Я сначала разглядывал их, а потом заснул. Только я закрыл глаза, передо мной, как живая, предстала тетя Дуняша.
"Ну что, басурманчик?
– сказала она.
– Теперь уж можно лететь в гости к белокрылым чайкам".
"А крылышек-то нету у нас", - говорю я.
"Как нет! А это что?"
И правда, за моей спиной вдруг раскрываются, как у воробья, два сереньких крылышка. Захлопали они, подняли меня вверх и понесли, понесли куда-то.
"К солнцу, к солнцу держитесь, детки!" - размахивая белыми лебедиными крыльями, кричит нам с Андрюшкой тетя Дуняша.
Но вдруг нам путь преграждает какое-то чудовище.
У него волосы и стан женский, а морда как у собаки.
"Моряна, Моряна это!
– кричит снова нам тетя Дуняша. Она проглотила моего батюшку. Держитесь, дети, не опускайтесь на землю, летите прямо над ее головой. Смелых людей боится Моряна".
Но при виде этого чудовища у меня подсекаются крылья, и я лечу кубарем вниз.