Начало пути

Силлитоу Алан

Я сказал Бриджит - я уезжаю ненадолго, и велел ей заботиться перво-наперво о Смоге, а потом и о себе, и она пообещала.

–  Не люблю, когда летают самолетом,- сказала она.- Самолеты разбиваются.

–  Со мной не разобьется. Этого я не боюсь. Я верю в это чудо техники.

Она еще прежде сбросила свои черные одежки и лежала сейчас в цветастом халатике, а на мне и вовсе ничего не было. Ночник освещал нас обоих. Я оделся, сказал - мне пора. Но мне боязно было, как бы с вей и со Смогом чего не случилось, будто я один был им опора и защитник, а без меня им грозят невесть какие напасти. Глупо, конечно, что я так боялся, а все оттого, что переоценивал

свои силы, а их силы недооценивал. Бриджит вполне могла постоять и за себя, и за мальчонку. Но я еще со страхом думал, что ждет меня самого, когда я отсюда уйду, и пугало меня вовсе не то, что самолет ухнет вниз и разобьется.

Дождь перестал, в разрывах между тучами, которые гнал сильный ветер, мелькали звезды. Я уже спустился с лестницы и чуть было не повернул обратно. Но все же пошел прочь, и по звуку шагов можно было подумать: человек спешит. Если шаг у меня и впрямь был торопливый, я сам не знал, куда меня гонит, впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно. Я шел через Пустошь, и на каждом шагу мне чудились засады, и я обрадовался, когда дошел до метро, до огней светофоров, и стал спускаться с Хаверстокского холма. Я решил идти домой через центр, ложиться в постель еще не хотелось, вряд ли сумею уснуть. Каждая проносящаяся мимо машина успокаивала, от усталости мне наконец полегчало, я знал: утром я уже буду совсем спокоен.

Денек выдался хороший, прохладный, я принял ванну и побрился - хотел освежиться, да еще и смыть с себя грязь, ведь сегодня я надеялся встретиться в Женеве со своей Полли. Я сварил яйцо, потом позвонил Бриджит, сказал: я люблю и ее и Смога, пускай ждут меня в конце недели. Она пообещала, и я прямо почувствовал в ухе ее горячее дыхание. Она сказала: Смог здоров и плотно позавтракал. Сейчас он играет в саду с соседским мальчиком, сыном архитектора, того только что бросила жена. Смог уже строит планы, что он купит на те, пять фунтов, когда я поведу его в игрушечный магазин. Хоть это приятно было услышать, и я повесил трубку.

Я стоял и глядел в окно на крыши и задние стены жилых домов, выходить было неохота - лень, что ли, одолела. Но скоро я подумал, каким хорошим завтраком себя угощу перед тем, как поеду в склад-квартиру Джека Линингрейда и пройду обычный обряд загрузки, и я надел пальто, шляпу, подхватил чемоданчик с пижамой и прочими мелочами, в последний раз обвел взглядом нашу берлогу и зашагал в Сохо. Река под мостом текла зеленая, маслянистая, я глядел на нее и ждал какого-нибудь знака. Ничего не дождался, а все равно приятно - вода течет, зыбится, вся в движении.

Я пришел в ресторанчик Тонио, и он встретил меня прямо как земляка. Теперь-то он мне не нравился: ведь Моггерхэнгер сказал - Тонио сообщает ему о приходе и уходе своих посетителей. Но я все равно улыбнулся, спросил, как жизнь, в общем, ничем себя не выдал. А когда он пошел передать мой заказ, я подумал (и только после узнал - так оно и было), он пошел звонить Моггерхэнгеру, что я, мол, здесь. Я, конечно, бросил бы сюда ходить, да уж больно хорошо Тонио кормил, а потом, если я перестану здесь обедать, Моггерхэнгер сразу меня заподозрит, и вообще, когда дело плохо, лучше поступать как хочется - на поверку оказывается, это ничего не меняет. Я не только поступил по-своему, я еще и всласть поел, а это очень кстати, ведь поездка предстоит дальняя - ни много ни мало в Бразилию.

Джекова бражка нагрузит меня золотом, я продам в Женеве один брусок, а с остальными быстренько махну в Рио-де-Жанейро. По разговору с Моггерхэнгером я понял: Полли вряд ли встретит меня

на аэродроме, так что я прилечу и улечу еще до того, как она вздумает меня искать. Все мои планы были построены на песке, только потому и можно было надеяться на успех. Прилечу в Бразилию и пошлю за Полли, и в таком я был упоении - даже воображал, будто она с радостью приедет, а если станет разыгрывать неприступную или окажется, она уж очень под башмаком у Моггер-хэнгера и не сумеет сбежать, тогда приглашу Бриджит со Смогом и уж они-то враз ухватятся за такое предложение. Все вилами по воде писано, только надежда крепка, и это хорошо, ведь у меня всегда так: чем крепче надеюсь, тем больше мне везет.

Я доедал zabaglione, и тут вошел Джек Календарь- вот уж кого мне в этот час вовсе не хотелось видеть. Я живо отодвинул от себя сладкое - не желал я сейчас его кормить - и закурил сигару. Подошел Тонио, вроде хотел спросить, подать ли мне кофе, а на самом деле собрался ухватить Джека за бороду и за ворот и вытолкать вон.

–  Не тронь его!
– рявкнул я.- Не то мы оба за тебя возьмемся.

Он глянул на меня как на сумасшедшего и пошел за вареным корнем одуванчика - у него это называлось кофе - по два шиллинга за чашечку с наперсток.

–  Ну, какой счет?
– спросил я Джека.- Чего стоите, садитесь. Я здесь в последний раз.

Он весь зарос седой кудрявой бородой, но был сейчас довольно чистый и от него не слишком разило.

–  Счет десять - ноль в их пользу, но я не жалуюсь. Бросил наливаться всякой дрянью. И даже не голоден. Теперь молодежь дает мне деньги, я, так сказать, вписался в пейзаж. Все переменилось. Я у них не прошу, но они хотят быть великодушными, особенно те, кто беден. У некоторых, судя по виду, дела еще хуже моих, но они суют мне в руку медяк, а то и несколько.

–  Это хорошо. Вы были на линии огня.

–  Да,-сказал он,- но я не прочь отойти в тыл и месяц-другой передохнуть. Если мне это удастся, я наберусь сил и протяну до девяноста лет.

Его серые глаза выцвели, а сквозь бороду просвечивала белая как мед кожа.

–  Я знаю одно славное тихое местечко, меньше ста миль от Лондона,- сказал я.- Вам бы полезно там пожить. Тот самый полустанок, я вам про него поминал.

Тонио принес нам кофе, а потом стал на пороге кухни и оттуда смотрел на нас. Я побоялся - вдруг ему нас слышно или, может, в столике спрятано записывающее устройство, и адрес написал Джеку на бумажке и еще сказал - там уже один человек живет, а имен никаких не называл. Потом набросал несколько слов Уильяму. Я понимал, они не больно сойдутся, и написал ему - пускай поселит Джека Календаря в зале ожидания, там он будет существовать сам по себе.

–  Через несколько дней я тоже приеду,- сказал я,- погляжу, как идут дела. Денег на дорогу нужно?

–  Если у вас есть, дайте фунт.

Я дал два, потом сказал - мне надо бежать, пора на работу. Я заплатил по счету, а на чай Тонио не оставил ни гроша - пускай, если угодно, доложит Моггерхэнгеру и про это. Он увидал, я ни монетки на столе не оставил,- и не подошел, не помог надеть пальто, ну, а я застегнулся и вышел на улицу. Как раз остановилось такси, кто-то вылез, а я вскочил.

День был предательский, небо над городом высокое, в нем маленькие облачка, а едва я приоткрыл боковое стекло, в машину порвался холодный ветер - отличный день, прочищает мозги и будит, когда вставать еще неохота. Но я уже вышел в путь, верил, что все мне удастся, зорко смотрел вперед и чувствовал себя капитаном своей шлюпки, хоть она и дала течь.