Начало пути
Шрифт:
Эта ночь прошла спокойно. Хоть до самого восхода мы с Каталамом не сомкнули глаз, бодрствовали напрасно. Никакие фанатики нас не побеспокоили, никто не напал. На рассвете сотник отправил в арьергардный дозор двоих солдат, приказал свернуть лагерь и отправляться в путь. И только после того как мы выдвинулись, я смог вздремнуть. Вздремнуть прямо в карете.
Уже давно прошли те времена, когда скрип колёс, лёгкая тряска, неудобная жёсткая скамейка и громкие голоса солдат могли помешать моему сну. В дороге я приноровился засыпать практически моментально. Хоть днём, хоть ночью. Едва голова касалась подушки, я погружался в царство Морфея. Иногда ожидал, что во сне придёт «голос». Вновь даст о
В течение двух дней мы, не таясь, двигались по тракту. Но, как и прежде, в пути никого не встречали. К вечеру возвращались солдаты, оставленные в арьергарде. Они сообщали, что «эсты» не изменили своих намерений. Они всё так же шли за нами, держась позади на определённом расстоянии. В контакт вступать не собирались, но когда Иберик пытался подъехать к ним поближе, подняв при этом руки, встретили его стрелами. Не поранили, но ясно дали понять, что к ним лучше не приближаться.
Так что в сопровождении непонятных то ли соседей, то ли надсмотрщиков, мы просто двигались вперёд. С каждым днём приближались к столице и каждый день имели возможность наблюдать изменения, которые произошли с этим миром.
Ранее, как неоднократно рассказывал Каталам, тракт был оживлённым. Движение не прекращалось ни днём, ни ночью. Сейчас двигались лишь мы, а от оживления ни осталось ни следа. Раз на день — а то и дважды — мы видели останки выгоревших дотла хуторов. Сгоревшие деревни, поваленные частоколы, разрушенные до основания постоялые дворы, где путешествующий по тракту путник ранее мог безопасно провести ночь. Сейчас же не осталось ничего. Жуткая картина полной разрухи, атмосфера всеобщего загнивания отчётливо ощущалась в этих местах. Молодые солдаты оборачивались, зло смотрели назад, видимо, про себя обвиняя во всём, идущих по нашему следу, «эстов». И Каталам был согласен с солдатами: он утверждал, что всё это разрушено, спалено и уничтожено именно зимой. Осенью караваны ещё передвигались. Но когда ударяли самые лютые морозы, всяческая связь между городами прекращалась. Даже сиреи не могли перенести столь долгую дорогу в условиях жуткого холода. И лишь безумные фанатики, истово ненавидящие любое олицетворение королевской власти, могли пойти на такое — в любую погоду сжигать и уничтожать всё, что об этой власти напоминает. Их ничуть не волновали человеческие жизни.
Во время ночных привалов я жадно впитывал любые рассказы Каталама и солдат о прошлом. Прошлом, о котором они говорили с изрядной долей ностальгии. Хоть изменения в мире начались двенадцать зим назад, они ещё не забыли о тех временах, когда существовали такие понятия как достаток и благополучие. Многие из солдат в те времена ещё были детьми. Они помнили счастливое детство, когда можно было есть досыта. Никто из них не мог даже предположить, что вскоре всё изменится. Что многим из них придётся наблюдать ужасные кровавые побоища. Что придётся выживать, драться или убивать за кусок хлеба. А о насыщении досыта останется только мечтать… Что расцветёт работорговля. Что обезумевшие матери за горстку золотых монет будут продавать младших детей, чтобы старшие не умерли с голода. А отцы, вместо того, чтобы защищать свои семьи, будут грабить и убивать. Грабить и убивать другие семьи.
Я наслушался всяких ужасов в моменты, когда ночью мы собирались у костра. Даже слышал рассказы про величественных вельмож, отказавшихся от всего ради искупления грехов. Ради веры в догмы смирения, которые быстро распространились по Астризии. И многие из этих вельмож, поверившие в наказание Фласэза за грехи мирские и передавшие церкви всё своё состояние, сгинули в горниле строительства храма на востоке
Чтобы немного взбодрить молодых солдат, чтобы разогнать их уныние, на привалах я рассказывал им сказки. Но не те сказки, что когда-то рассказывали мне мама и папа. Я рассказывал им про свой мир. Я рассказывал им про Землю. Про технический прогресс, про космические корабли, бороздившие Большой Театр. Про огнестрельное оружие, про медицину, про автомобили. И даже про футбол. Меня слушали внимательно, смеялись и говорили, что ничего подобного быть не может. Что вершина их культуры — это Всевидящее Око. Око, которое позволяет наблюдателю видеть окрестности на несколько лиг вперёд. Осенью Всевидящее Око доставили в Равенфир, установили на Башне Бдения, и теперь благодаря ему гарнизон может быстро реагировать на бандитские нападения.
Я очень быстро сообразил, что за штука такая — Всевидящее Око. Я уже слышал про него, но не придал особого значения. Но теперь заинтересовался. Даже расспросил солдат, как сие Око выглядит и что из себя представляет. И я не ошибся — это был телескоп. Огромный, неуклюжий и очень хрупкий. Никто из тех, кто меня окружал, не получал возможности наблюдать в этот телескоп, не разглядывал окрестности. Но Каталам видел его вблизи. Он присутствовал при его установке. Он-то и описал мне его внешний вид. А когда добавил, что первое Всевидящее Око создали магистры в Университете Обертона всего три зимы назад, я всё понял окончательно. Я понял, зачем голос гонит меня в Обертон. Он гнал меня к тому, кто мог создать этот телескоп. Он гнал меня к ещё одному анирану.
Едва солнце поднялось над вершинами деревьев, Каталам приказал сворачивать лагерь. Нас ждал очередной долгий день в пути.
— Снимите клетку с сиреем, — приказал он одному из солдат. — Накормите в дорогу… Иберик, неси пергамент и писчий набор.
— Ты хочешь отправить послание? — спросил я Каталама, наблюдая, как снимают клетку с крыши кареты. — Последняя же птица.
— Меня тревожит молчание примо, — тяжко вздохнул он. — Уже который день тревожит. Нам непременно надо выяснить что с ними. Возможно, этот сирей доберётся домой.
— А если не доберётся? Если ответа мы так и не получим?
— Тогда просто продолжим путь… Примо Мириам просили держать в курсе наших дел. Я намерен выполнять эту просьбу, пока остаётся надежда…
— Надежда — это плохой аргумент. Надежда мешает мыслить рационально, — повторил я слова моего школьного тренера. Он всегда призывал нас не надеяться, а действовать. — Не надо отправлять сирея в имение. Это бесполезно. Они мертвы.
Каталам недовольно нахмурился:
— Это всего лишь домыслы, аниран! Пока есть хоть малейший шанс, мы должны…
— Погоди, Каталам! — резко прервал его я. — Дай подумать.
— Нам пора выдвигаться…
— Нет! Стоим! Мне надо подумать.
Я отошёл к затухающему костерку, почесал лоб и обернулся к клетке с сиреем. Тот совсем не отощал в пути и вёл себя смирно. Значит, свою функцию выполнять может. Но нет никакого смысла тратить столь ценный ресурс на бесперспективное дело. Как бы это было не прискорбно, Фелимид и Мириам мертвы. Иного вывода из их молчания сделать невозможно. Прошло почти двадцать суток как мы в пути. Два сирея уже отправлены, а результат равняется нулю. Ни ответов, ни приветов. Похоже, уговорить друга детства — принца Тревина — Мириам так и не удалось. Они с мужем или в застенках, или… В общем, ни мы им помочь не сможем, ни они нам. А помощь нам нужна. Им, возможно, уже нет. А мы всё ещё нуждаемся. По следу идут фанатики, провиант заканчивается, и мы абсолютно не знаем, что ждёт нас впереди. Жуткая картина опустошения как бы навивает определённые мысли. Возможно, Каталам прав — король раскис окончательно.