Начало жизни
Шрифт:
Маша с возрастающей ревностью смотрит на чужую девочку: тугие светлые косички, веснушки на носу, шерстяное синее платье, несмотря на жаркую погоду, новенькие кожаные туфли… Кукла, видно, давно ей надоела.
— Давай я покажу тебе, как ее держать, — отваживается Маша, обращаясь к Нюрке. Та прячет куклу за спину. Кукла болтается на одной руке, вот-вот Нюрка ее отпустит и фарфоровая голова разобьется.
— Чего тебе? Моя кукла. У меня еще лучше есть, с закрывающими глазами, — говорит Нюрка и презрительно поворачивается спиной к Маше. Теперь Катя хорошо видна. У
Нюрка уходит, размахивая куклой, чтобы подразнить Машу. Снова подходит Маша к крыльцу сельсовета, откуда сходит Нюркин отец. Вдогонку ему несутся злые слова односельчан. И хотя Маша не знает здесь никого, она готова присоединиться к этому хору. Такому верить нельзя, хотя он и хвалит советскую власть. «Заигрываешь?! Прошло твое время!» — кричат ему вдогонку, и Маша с неприязнью провожает его глазами. «Ишь, наменял себе роялей да граммофонов, когда людям есть нечего было! Заграбастал мою Катю за пучок морковки! Недаром его назвал кто-то: „мироед”».
Лида не делала никаких шагов к сближению. Маше не хотелось заговаривать с ней первой, — ведь Лида была дочкой комиссара, верховного начальства, и могла понять это неправильно. Всё это терзало Машину душу.
Лида училась в школе, а Маша — дома. Ей дали старый букварь, сборник «Русская речь» и задачник, мама задавала ей уроки, но в школу не пускала. «Сельская школа даст Маше не больше, чем могу дать я», — сказала она отцу.
Но из-за этого Маша редко встречалась с Лидой.
Однажды на доске объявлений Маша прочитала, что Организован детский драмкружок. Занятие будет вечером в 6 часов в клубе. Маша пришла и была принята. Лида не участвовала. Сразу начались репетиции. Правда, ставить было нечего, пришлось взять в библиотеке старую затрепанную пьеску «Мамины именины». Нина Александровна сказала, что тема подходящая — честность. Мальчика Костю заподозрили в том, что он съел без спросу пирог, приготовленный на мамины именины, а он его не брал. Все три действия его подозревали и только в последнем акте сама мама узнавала достоверно, что Костя честный и ничего не брал.
Женских ролей было мало, и Маше поручили играть Костю. Голос у нее был грубоватый, и уже было известно, что память у нее хорошая, роль она выучит наизусть.
Спектакль, поставленный детским драмкружком, был объявлен такой же афишей на «Невском», как и все прочие. Только за вход брали дешевле. Решили, что десять копеек — дорого, может никто не прийти, а меньше пяти копеек назначать нельзя, не на что купить холста для декораций. После пьесы обещаны были танцы под духовой студенческий оркестр.
Волнения начались с утра. «Буду играть на настоящей сцене… билеты платные…» Это и радовало и пугало. Как еще получится? Ну, роль она помнит хорошо, но вот как сыграть пожалостней, чтоб все поняли, что Костя — мальчик честный, его зря подозревают, обижают незаслуженно. И — какая радость! — мама всё-таки не поверила наветам, она защищает его!
Маша пришла в клуб в отличном настроении. Студент, стоявший
За сценой было тесно, комнаты для актеров не было, одевались и гримировались тут же, за декорациями. Маше дали костюм — белые холщовые штаны и рубашку. Она посмотрелась в зеркало — костюм был тесен, обтягивал и делал ее смешной. Но заменить было нечем.
Перед началом спектакля она из-за синей дерюжки занавеса заглянула в зал. Как страшно и приятно! Тьма народу, много взрослых, и он… он, «Петрусь», сидит в третьем ряду, а с ним рядом девушка с метеостанции. Лучше бы не видеть этого! Всё сразу смешалось в голове.
Руководитель кружка счетовод Женя изо всех сил тряс колокольчиком. В зале стало тихо. Артисты заняли свои места на сцене. Женя потянул за веревку, и занавес раздвинулся.
Костя не сразу появлялся перед зрителями, и Маша успела привыкнуть к тому, что пьеса уже идет. Она рассердилась на «Петруся»: «сидит в зале, отвлекает, а потом сам смеяться будет. Не стану его замечать. Есть он там, нет ли, — всё равно. Я — Костя, у меня свои беда».
Она вышла, произнесла свои слова, замолчала. Сестры и братья спорили, говорили о ней плохое. Она обиделась, приняла угрюмый вид. Пробовала защищаться, но не сумела. Умолкла. Убежала прочь. А «Петрусь» шепчется со своей соседкой, на сцену даже не смотрит. Вот она сидит за кулисами, готовая разреветься — это и по роли нужно: такой поклеп возвели! Вот она входит снова на сцену — все отворачиваются, все презирают. И вдруг входит мама — ее играет очень милая, с добрым лицом девушка, студентка Сима. Она всё выясняет, протягивает Косте обе руки и восклицает с любовью: «Сыночек!»
Тут следовало броситься ей в объятия, крикнуть «мама!» и сделать вид, что ты плачешь. Это был кульминационный пункт, как объясняла Нина Александровна. Маша дождалась его: она бросилась с таким порывом, так натурально, что на лице мамы возникла ответная добрая улыбка. «Костя: — Мама!» — прошипел суфлер. Уже ничего не соображая от волнения, Маша воскликнула вслед за ним: «Костя! Мама!» — и залилась настоящими слезами. На лицах артистов изобразилось смятение, а Сима увидела, что платье ее сыреет от настоящих мокрых слёз, и «сын» ее очень натурально приткнулся к ней заплаканными щеками.
Женя задернул занавес и подошел к Маше.
— Эх, ты! — сказал ой презрительно. — А еще хвасталась: память, память. Ты нам всё испортила. Ты сама Костя, а еще кричишь: Костя! Больше никогда не возьмем тебя участвовать.
Голова кружилась. «Я испортила… А билеты платные… Меня больше не возьмут…» Она торопливо переоделась в свою одежонку и выскользнула в зал. Только бы не заметил «Петрусь». Он — настоящий артист, ему и смотреть-то было скучно на такую игру.
Медные трубы пели, трубачи надували красные щеки, а она бочком-бочком выбиралась из толпы. Выбежала из клуба, примчалась домой и сразу легла спать, спрятавшись под одеяло. Ох, до чего же плохо! Она проворочалась на своей жесткой постели часа два, пока не заснула.