Национализм
Шрифт:
В Китае коммунистическая идеология также была по своей сути националистической (еще сильнее, чем у Гоминьдана) и требовала прямой и неопосредованной верности каждого индивида, оспаривая независимые притязания родителей на детей (вспомним печально известные события, связанные с «культурной революцией»). Как было отмечено выше, современный исламский национализм, хотя и является «фундаменталистским» и «традиционным» по своему содержанию, во многом разделяет одну дискурсивную форму. Он действует как категориальная идентичность, которая устанавливает прямую связь между отдельным мусульманином и особой исламской нацией и уммой ислама. Отчасти это делает фундаменталистский ислам такой серьезной угрозой различным, формально более традиционным правительствам, вроде монархий стран Персидского залива. Эти арабские государства точно не являются националистическими и организованными вокруг современных идей гражданства. Кувейтом правит эмир, глава монаршего рода в кровнородственной группе, включающей меньшинство жителей подвластных ему земель и еще меньше тех, кто занят в материальном производстве или сфере услуг. И иракский баасистский национализм, и более широкий исламский национализм, провозглашенный Ираном, отталкиваются от идеи всеобщего гражданства, по крайней мере для мужчин.
Капитализм и крупномасштабная социальная интеграция
Создание мировой системы государств было неразрывно связано с экспансией капитализма (Wallerstein 1974–1988). Государство не только содействовало этой экспансии, но и было ответом на нее (Anderson 1974; Kennedy 1987). И стремление к участию в глобальном рынке, и стремление к автаркии требовало сильных государств. Государства опосредовали деятельность в глобальной рыночной системе (и направляли процесс накопления капитала), даже если с самого начала этот глобальный рынок превосходил государства.
Капитализм, как утверждал Маркс (Маркс 1960), вырывал индивидов из важных общинных уз и объявлял их свободными. Конечно, свобода была иллюзорной: люди оказывались зависимыми от сил вроде глобальных рынков, действующих в очень большом масштабе и подчиняющих этих индивидов не только как членов общин. Опора на крупномасштабные категориальные идентичности вроде нации отчасти стала ответом на разворачивавшиеся события. Кроме того, этот глобальный порядок оказался подверженным повторяющимся глобальным кризисам и созданию локализованных кризисов, каждый из которых мог привести к использованию не слишком приглядного националистического дискурса и насилия во имя национального очищения. Ужасы Руанды и Бурунди были вызваны различными международными факторами, включая немыслимые колебания цен на кофе и другие товары; ужасы бывшей Югославии стали отражением не только краха коммунизма, но и экономического кризиса.
Капитализм сам по себе зависел и постоянно вел к росту распространения крупномасштабных и непрямых социальных отношений. Капитализм все время выходил за пределы локальных рынков, создавал конкурентное давление во всем мире и требовал координации постоянно растущих запасов сырья и рабочей силы — еще до того, как порождение все большего потребительского спроса стало навязчивой идеей. Нация стала внутренним рынком, другие нации стали международными конкурентами или клиентами [85] . Глобализация, вызванная капитализмом, также привела к огромной трудовой миграции. Политические и экономические факторы переплетались между собой, поскольку мигранты часто бежали от националистической борьбы, а их попадание в новую среду способствовало ксенофобской националистической реакции.
85
Хотя капитализм и был причиной такой внутренней интеграции и поддержания границ, он не навязывал себя ни в национальной форме, ни в виде какой-то определенной нации. «Расширение торгового обмена не способно объяснить создание современной нации; хотя оно показывает необходимость объединения так называемого внутреннего рынка и устранения препятствий для обращения товаров и капитала, оно ни в коей мере не объясняет, почему это объединение происходит именно на уровне нации» (Poulantzas 1980: 105–106).
Капитализм — это главная движущая сила экспансии глобальных взаимосвязей и крупномасштабной организации в целом. Но в отличие от формирования государства его воздействие на национализм не было прямым. Во-первых, капитализм сыграл важную роль в создании настолько больших и сложных систем, что местные общины и другие объединения, созданные на основе прямых межличностных отношений, не способны были обеспечить защиту большинству людей. Во-вторых, капитализм разрушал общинные, родственные и иные формы социальной организации, основанные сетях прямых межличностных отношений (не упраздняя их, но ослабляя их способность служить основными составляющими крупномасштабной социальной организации). В-третьих, капитализм способствовал развитию индивидуализма, превращая людей прежде всего в частных собственников или продавцов рабочей силы. Идея нации наиболее важна среди категориальных идентичностей, которые занимают промежуточное положение между предположительно независимым (но сравнительно слабым в глобальном масштабе) индивидом и крайне сложными и могущественными силами глобального социального порядка (или беспорядка).
Хотя капитализм сыграл решающую роль в разрушении некоторых старых форм социальной связи, он также привел к возникновению новых. Прежде всего он создал средства для поддержания непрямых социальных отношений в крупном масштабе — парадигматически посредством рынка, но также посредством крупных административных организаций вроде многонациональных корпораций. Капитализм также облегчал и способствовал развитию других форм коммуникации, хотя и не объяснял его сам по себе. Андерсон (Андерсон 2001; см. также: Habermas 1989), например, обратил внимание на значение «печатного капитализма» в развитии современного национализма. Такие ранние деловые и поддерживаемые деловыми кругами издания, как газеты, журналы и даже романы, содействовали национализму, облегчая распространение националистической идеологии и общей культуры. Кроме того, сама их форма и практика чтения способствовала закреплению представления о социальной взаимосвязи между членами крупномасштабных категорий, связанных лишь
Поскольку деятельность, от которой зависели жизни и заработки людей, все чаще осуществлялась вдалеке от каждой непосредственной местности, попытки осмысления сходств и связей между местами приобретали все большее значение. Связи, создаваемые при помощи рынков и товарной формы, были особенно подвержены овеществлению и представлению в категориальных терминах (Маркс 1960; Postone 1993). Так, капитал покупал труд, а не предприниматели нанимали рабочих. Класс и сам был такой категориальной идентичностью. Прежде всего люди считались членами таких различных категорий по отношению к «рынку», понятому в овеществленных терминах в качестве всеобъемлющей среды, а не продукта человеческой деятельности.
На таких рынках редко тематизируются конкретные социальные отношения. Покупатели ботинок и продавцы носков не сталкиваются друг с другом как конкретные личности, участвующие в прямом обмене. Индивиды выходят на рынок скорее как члены абстрактных категорий покупателей и продавцов — тех, у кого достаточно денег, чтобы купить лучшие ботинки, или тех, кто обладает настолько незначительным влиянием, что ему приходится производить носки за ничтожную заработную плату. Они не нуждаются в каких-то особых социальных отношениях с другими представителями своей категории. Тем не менее к людям постоянно обращаются как к представителям таких категорий — например, рекламодатели и производители телевизионных программ, которые держатся наплаву за счет рекламы. Создается реклама, нацеливенная на потенциальных потребителей дорогих ботинок, а представители профсоюзов ведут агитацию среди плохо оплачиваемых производителей носков. Будучи представителями таких категорий, люди узнают о том, какую пользу могут принести изменения на рынке и какие опасности они могут в себе таить — повышение минимальной заработной платы, падение ставок по закладной, сокращение рабочих мест вследствие конкуренции со стороны Японии. Как показывает последний пример, национальные идентичности становятся жизненно важными категориями. И хотя рынки никогда не останавливались на национальных границах, а движение капитала и другие экономические процессы давным-давно стали международными, в повседневном дискурсе люди продолжают считаться представителями национальных экономик. Им говорят, что «американская экономика» выказывает признаки оживления, или с тревогой сообщают, что американской экономике вредит нечестная международная конкуренция. Только благодаря пониманию себя в качестве членов таких различных категорий — в основном достаточно масштабных — мы можем обозначить свое отношение к довольно крупным, отдаленным, безличным силам (прежде всего экономическим), которые определяют нашу жизнь. Нация является наиболее важной из них, хотя религиозные идентификации (иногда в сочетании с национализмом) бывают не менее сильными (см.: Jurgensmeyer 1993). Культурная политика национализма и религиозного фундаментализма — это один из способов, которыми люди косвенно отвечают на свое включение в относительно крупные политические объединения и глобальную экономику, в которой власть является реальной, но мобилизуемой из отдаленных и иногда непонятных центров.
Равнозначность и неузнавание
Ни одно национальное государство не существовало само по себе. Как показал Тилли, европейские государства возникли и укрепили свою власть в контексте сетей межгосударственного соперничества (Tilly 1975, 1990). Они действовали на экономической, а также военной и дипломатической арене (хотя политика династического родства и наследования исчезла только в конце этого процесса). Постепенно, с начала эпохи Нового времени — через XIX и начало XX столетия, более старые формы политической организации вроде империй, квазиавтономных княжеств и вольных городов уступили место более стандартизованной системе. Мир был разделен на формально равнозначные государства, каждое из которых было суверенным. В идеале каждое из этих государств представляло только одну нацию и, следовательно, «национальное государство». Ко второй половине XX века национальным государствам стало казаться ненормальным нахождение под политической опекой другого государства, и там, где такие отношения существовали, велись кампании за изменение подобного положения вещей [86] .
86
Возможно, одно из наиболее заметных проявлений такой опеки имело место в коммунистическом мире, где Советский Союз серьезно ограничивал действительный суверенитет восточноевропейских государств (не говоря уже о республиках, входивших в состав СССР), но при этом притворно заявлял об их независимости. Соединенные Штаты поддерживали подобные отношения с Филиппинами и некоторыми другими государствами в своей «сфере влияния». Кроме того, открытым остается вопрос о том, является ли Пуэрто-Рико национальным государством (и должно ли оно им стать) или же его статус в Соединенных Штатах следует «нормализовать», превратив его в один из штатов.
Большинство националистических движений выдвигает притязания на государства, либо требуя создания независимых государств там, где таковых не существует, либо требуя, чтобы нация управляла государством, которое находится в руках иноземцев или других незаконных правителей. Иногда националисты соглашаются на признание особого статуса в составе многонационального государства. Но дискурс национализма действует не только по направлению от народа к государству; важно также взаимное признание. В XIX веке европейцы стали считать не только, что каждая нация заслуживает своего государства, но и что каждое государство должно представлять одну нацию (Kohn 1968).