Национальная система политической экономии
Шрифт:
Рядом с мудрыми мерами этого короля нужно отметить бессмысленное поведение других правительств, как это нередко случается в истории промышленности. В то время как прежние правительства Фландрии и Брабанта делали все возможное для того, чтобы привести промышленность своей страны в цветущее состояние, позднейшие сделали все, чтобы возбудить недовольство негоциантов и промышленников и толкнуть их на путь эмиграции23.
В 1413 году шерстяная промышленность сделала в Англии уже настолько значительные успехи, что Гум мог сказать об этом периоде следующее: «Сильная зависть к иностранным купцам господствовала в это время — и масса препятствий полагалась на пути иностранной торговли; так, например, они обязаны были все деньги, вырученные ими за ввезенные продукты, употребить на покупку товаров туземного производства»24.
Во время Эдуарда IV эта зависть достигла такой степени, что ввоз чужеземного сукна, так же как и ввоз других предметов, был совершенно воспрещен.
Хотя король впоследствии
«Успехи в промышленности и искусствах гораздо действительнее строгих законов ограничивают привычку дворянства держать большое число прислуги. Вместо того чтобы соперничать друг с другом числом и храбростью своих слуг, дворянство теперь стремится к другого рода соревнованию, которое более отвечает духу цивилизованной эпохи; теперь каждый старается отличиться перед другим богатством дома, изяществом экипажей, роскошью обстановки. Так как народ теперь не мог уже предаваться праздности на службе у начальников и господ, то он принужден был изучать различные ремесла, чтобы быть полезным себе и государству. С другой стороны, были изданы законы, препятствовавшие вывозу благородных металлов как в монете, так и в слитках. Чтобы однако эти законы не оказались недействительными, иностранным купцам вновь вменено было в обязанность на всю сумму, вырученную за привезенные товары, покупать туземных»25.
При Генрихе VIII уже в Лондоне вследствие постоянного пребывания большого числа иностранных фабрикантов все съестные припасы значительно возвысились в цене — верный признак больших выгод, которыми пользовалось туземное сельское хозяйство вследствие развития внутренней мануфактурной промышленности.
Король, не понимая истинных причин и последствий подобного явления, дал веру английским промышленникам, которые жаловались на иностранных, еще далеко превосходивших их деловитостью, прилежанием и бережливостью, и издал постановление об изгнании пятнадцати тысяч бельгийских фабрикантов, «так как благодаря им возвысились в цене все жизненные припасы и можно опасаться в стране голода».
Чтобы уничтожить вред до корня, были тотчас же изданы законы, ограничивающие роскошь, уставы о ношении платья, таксы на жизненные припасы и на поденную плату. Такая политика, естественно, получила полное одобрение со стороны ганзейцев, которые с той же готовностью, какую оказывали они всем прежним благоволившим к ним королям Англии и какую в наши дни англичане оказывали португальским королям, предоставили в распоряжение Генриха VIII свои военные корабли. В течение всего этого царствования торговля ганзейцев с Англией велась еще очень оживленно. В их руках еще были корабли и деньги, и они с таким же искусством, как в наши дни англичане, сумели обеспечить себе влияние на те народы и правительства, которые не понимали своих национальных интересов. Только их доказательства имели совсем другое основание, нежели у современных торговых монополистов. Ганзейцы основывали на трактатах свое право снабжать чужие страны фабричными изделиями и принадлежащем им с незапамятных времен праве собственности, между тем как современные нам англичане желают основать свое право на теории, которую создал один из их таможенных чиновников. Они желают во имя мнимой науки приобрести то, чего ганзейцы требовали во имя трактатов и права.
Во время правления Эдуарда VI тайный совет нашел предлог для отнятия привилегий у купцов Штальгофа: «Ганзейцы делали сильные возражения против этого нововведения. Однако тайный совет настоял на своем решении, и благодетельные для нации результаты не замедлили обнаружиться. Английские купцы, как туземцы, вследствие их отношений пользовались решительными выгодами пред иностранцами при закупке сукна, шерсти и других товаров — выгодами, которые до сих пор не казались им достаточными для того, чтобы вступить в конкуренцию с такой богатой компанией. Но с того времени, как все иностранные купцы были подчинены одинаковым ограничениям, англичане почувствовали в себе достаточно энергии для торговых предприятий, и дух предприимчивости тотчас возбудился во всем королевстве»26.
После того как ганзейцы в течение нескольких лет были совершенно вытеснены с рынка, на котором они неограниченно господствовали в течение трех столетий, подобно тому, как в наше время англичане господствуют на рынках Америки и Германии, по предложению германского императора все их старые привилегии были снова восстановлены королевой Марией27.
Но радость их на этот раз была непродолжительна. «Стремясь не только сохранить эти привилегии, но и расширить их, они в начале царствования королевы Елизаветы выразили сильные сетования на то отношение к ним, какое существовало во время Эдуарда и Марии. Королева благоразумно ответила им, что она не в силах ничего изменить, но охотно желала бы предоставить им те самые привилегии и льготы, которыми они уже пользуются. Этот ответ их однако ничуть не удовлетворил. Через несколько времени торговля
Так обошлась Елизавета с теми купцами, которые ссужали ее отца и столь многих королей Англии своими кораблями для их сражений, за которыми ухаживали все монархи Европы, которые в течение нескольких веков относились к королям Дании и Швеции, как к своим вассалам, возводя их на трон и низлагая по своему желанию, колонизировали все страны по юго-восточному берегу Балтийского моря, насадили там цивилизацию и освободили все моря от пиратов, которые еще незадолго перед тем с мечом в руках принудили одного из королей Англии признать их привилегии, которым не однажды английские короли отдавали в залог под займы свою корону и которые однажды свое бесчеловечие и дерзость по отношению к Англии довели до того, что умертвили сто английских рыбаков, осмелившихся приблизиться к их рыбным промыслам. Хотя ганзейцы имели достаточно еще сил, чтобы отомстить английской королеве, но прежнее мужество, замечательный дух предприимчивости, сила, воспитанная свободой и общей деятельностью, уже исчезли. Они все более и более слабели, пока наконец их союз не был разрушен формально в 1630 году, после чего они начали выпрашивать при всех дворах Европы привилегий для ввозной торговли, но должны были удалиться отовсюду с позором.
Различные внешние причины, помимо внутренних, о которых мы будем говорить позднее, вызвали их падение. Дания и Швеция, желая отомстить за ту зависимость, в которой так долго держал их Ганзейский союз, создавали всевозможные препятствия торговле ганзейцев. Русские цари предоставили привилегии одной английской компании. Орден рыцарей, их вековых союзников и как бы воспитанников, отпал от них и разорвал связь с ними. Голландцы и англичане вытеснили их со всех рынков и заняли их место при всех дворах. Наконец, и открытие пути через мыс Доброй Надежды в Индию оказало невыгодное влияние на них.
Они, во дни могущества и счастья почти не обращавшие внимания на их связь с немецкой империей, теперь, в бедственное время, обратились к немецкому рейхстагу с предложением такого рода: ежегодный отпуск сукна из Англии достигает 200 тыс. кусков, из которых значительная часть идет в Германию, поэтому единственным средством возвратить им в Англии прежние привилегии является воспрещение ввоза в Германию английского сукна. По уверению Андерсона, решение рейхстага должно было последовать действительно в этом смысле или даже состоялось; но тот же писатель уверяет, что Гильпен, бывший английским посланником при германском рейхстаге, сумел помешать приведению в исполнение этого постановления.
Сто пятьдесят лет спустя после формального распада Ганзейского союза в ганзейских городах исчезла даже самая память об их прежнем величии. Юстус Мозер в одном из своих сочинений уверяет, что, когда он, приезжая в ганзейские города, рассказывал тамошним купцам о могуществе и величии их предков, то ему почти не верили. Гамбург — в былое время гроза пиратов всех морей и славный во всем христианском мире по тем заслугам, которые он оказал при преследовании морских разбойников, — пал так низко, что принужден был ежегодной данью выкупать безопасность для себя и своих кораблей. Ибо, когда морской скипетр перешел в руки голландцев, другая политика была принята по отношению к морскому разбойничеству. Во времена морского господства ганзейцев на пиратов смотрели как на врагов и преследовали их всюду. Голландцы, напротив, видели в берберийских пиратах полезных союзников, благодаря которым, к их выгоде, торговля других стран и во время мира была затруднена. Приводя по одному поводу замечание Де-Витта, касающееся этой политики, Андерсон, со своей стороны, делает следующее лаконичное замечание: «Ffas est et ab holte doceri»29 — совет, который, несмотря на его лаконизм, так хорошо был понят и усвоен его соотечественниками, что англичане, к стыду христианской эпохи, до последнего времени терпели постыднейший промысел морского разбоя на северном африканском берегу, пока французы не оказали услуги цивилизации, истребив его окончательно.