Национальность – одессит
Шрифт:
«Вуазены» и «с-16» предполагалось использовать на фронте в первую очередь в качестве истребителей. В школе имелось истребительное отделение, на которое зачислили и меня. Инструктором был подпоручик Арцеулов Константин Константинович, внук Айвазовского по матери, закончивший эту школу в прошлом году и успевший совершить более двухсот боевых вылетов, после чего возвращен сюда учить других. Ему двадцать пять лет, худощав, треугольное лицо сужается к выпирающему подбородку, оттопыренные уши, усы по ширине губ. В общении мягок и остроумен. До авиации успел повоевать в кавалерии и заслужить ордена Святой Анны четвертой степени и Святого Станислава с мечами третьей степени. Ко мне относился очень благожелательно. Как ни странно, для него
Мое присутствие принесло пользу авиашколе. В двигателях использовали касторовое масло со всеми вытекающими из всех отверстий последствиями. Я предложил начальнику школы наладить производство моторного масла из мазута.
— Да, не помешало бы. Сделайте нужные чертежи, прикиньте смету, и я напишу рапорт, чтобы выделили деньги, — согласился подполковник Стаматьев.
— Это будет слишком долго. Давайте напишем господину Анатре. Может, расщедрится? — предложил я. — Тем более, что ему самому нужно моторное масло. Я слышал, у него теперь свой завод по строительству аэропланов.
— Я был на нем. Огромный заводище! — восхищенно произнес Харлампий Федорович.
Богатый благотворитель откликнулся на нашу просьбу. По моим чертежам и после визита его инженеров на химический завод Бродского, где все еще работала такая установка, были изготовлены две новые меньшего размера по производству моторного масла. В придачу директор Шютц, несмотря на то, что немец, узнав, что этот продукт нужен для Севастопольской авиационной школы, в которой учусь я, прислал в дар три столитровых бочки, чего с лихвой хватило до того, как была привезена, собрана и запушена собственная на аэродроме.
Во время обучения я наладил переписку с женой, теперь уже напрямую, а не через редакцию «Одесских новостей». Как узнал, почта добиралась через нейтральную Румынию. На границе с Австро-Венгрией вагоны опечатывались и ехали так до границы со Швейцарией. Возили не только почту, но и важные товары для богатых, без которых им жизнь не мила. На всё про всё уходило недели две в одну сторону. При этом отправка подорожала почти в два раза.
Дочек назвали в честь тёть. Та, что на фотографии слева — Ирэн, а справа — Стефани. Вероник не знала, что при фотографировании лево и право меняются местами. Впрочем, это не имело значения, потому что девочки неразличимы. Обе уже ходят и говорят, доставляя маме и бабушке массу приятных хлопот. В Швейцарии тихо и спокойно. С деньгами проблем нет. Мои гонорары и номера газет со статьями получают исправно. Мной гордятся. Для присланных фотографий, на которых я в парадном кителе с наградами и в кожаном комбинезоне возле аэроплана, сделали рамочки из серебра. Мне сразу захотелось оказаться рядом со своими фотографиями, но не в серебряной рамочке.
159
После обучения в Севастопольской офицерской школе авиации я вернулся в Третий полевой авиационный отряд Восьмой армии, который двадцать девятого февраля переименовали в Восьмой армейский авиационный отряд, а первого июня — в Восьмой авиационный отряд Восьмого авиационного дивизиона. Теперь мы числились в инженерных войсках и должны были носить пуговицы с двумя скрещенными топорами, но никто этого не делал. Летному составу позволяли вольности в обмундировании. Многие, и я в том числе, носили форму того рода войск, из которого перешли в авиацию. Почти все отправлялись в полет в кожаных шлемах, куртках и штанах, а вместо сапог обувались в высокие ботинки со шнуровкой, похожие на те, которые будут называться берцами. Кто-то вместо фуражки предпочитал черную пилотку с серебряной кокардой в виде винта посередине и перпендикулярно крыльям.
Командовал дивизионом есаул Ткачев. Он обрадовался моему прилеты, а аэроплану «с-16» нет.
— Это что за чудо?! — пренебрежительно спросил есаул.
— Истребитель Сикорского. Того самого, который
На самом деле махнул не я, а начальник школы подполковник Стаматьев, которому не нужен был «с-16» в единственном экземпляре. Аэропланы постоянно ломались, их каннибалили для ремонта однотипных. Я должен был получить в Одессе на авиационном заводе Анатры собранный там из французских комплектов моноплан «моран-парасоль», получивший вторую часть названия из-за того, что широкое крыло было над кабиной, закрывая ее сверху, как зонтик. Двигатели и тактико-технические данные у аэропланов были похожие, но Сикорский сделал, по моему мнению, более надежную и маневренную машину. Поскольку летать мне, согласился на обмен, отправившись на фронт на подержанном «с-16», а в Севастопольскую авиашколу перегнали новый «моран-парасоль».
— Летай, на чем хочешь! — махнул рукой командир дивизиона.
Согласно инструкции, спущенной сверху, каждому летчику полагалось проводить в воздухе не более трех часов в день и четырех раз в неделю. Видимо, какой-то штабной очень ценил нас или аэропланы, которые стоили дорого («с-16» — девять с половиной тысяч рубелей) и ломались часто. На самом деле летали каждый день и порой по два раза.
Первый мой боевой полет был разведывательным дальним, то есть более пятнадцати километров. Мои коллеги обнаружили позавчера скопление железнодорожных эшелонов на станции Иваничи. Командование сомневалось, так ли это. Мне приказано проверить и сфотографировать, если подтвердится.
Еще двадцать четвертого мая, до моего прибытия, Юго-Западный фронт перешел в наступление, которое сейчас называют Луцким прорывом, а в учебники истории войдет Брусиловским в честь нынешнего военачальника, сменившего вялого генерала от артиллерии Иванова. Начальником Восьмой армии стал генерал-лейтенант Каледин.
Вылетел я с аэродрома Луцка, недавно отбитого у австро-венгров. День теплый, летний, но поверх кителя у меня кожаная куртка. Не потому, что холодно, а чтобы маслом не заляпало парадную форму. Типа примета у меня такая — быть при параде. Еще есть типа талисман — сагайдак с луком и стрелами. Вдобавок в нем все ценные вещи, которые не хотелось бы потерять. Мало ли, вдруг приземлюсь на вражеской территории?!
Мой аэроплан медленно набирает высоту. Потолок у него три с половиной километра, а поднимается на каждую тысячу за восемь минуту. Низко летать не рекомендуется. Могут сбить свои и чужие. Народ внизу простой, плохо разбирается, где чей, стреляет по всем. Зенитные пушки уже есть. В нашей армии это трехдюймовка на тумбовом лафете, стреляющая шрапнелью.
Я пролетаю над нашими окопами. Какой-то солдат машет мне рукой. Я покачиваю крыльями. Обоим приятно. По другую сторону линии фронта в меня стреляют из винтовок. Я показываю им средний палец. Не видят, конечно, но мне приятно. Нынешняя авиация прививает летчикам чувство безнаказанности и самодовольства.
Станции Иваничи с высоты три километра кажется маленькой. Каменные одноэтажные домики с зелеными крышами напоминают кубики из детского конструктора. На четырех путях стоит по эшелону, из которых выгружаются солдаты и лошади. Видимо, прибыла кавалерийская часть, скорее всего, бригада. Я делаю один снимок, второй. После чего разворачиваюсь и, следуя строго над железнодорожным полотном, отвязываю, дернув конец морского узла, обе двухфунтовые бомбы с правого борта, а потом с левого. Они падают не прямо вниз, а по кривой — вперед и вниз. Пока долетят до земли, я миную это место. Промахнуться трудно, потому что цель длинная. Успеваю сделать еще один снимок. Опять разворачиваюсь и делаю следующие два, которые более интересные, потому что горят два вагона, рядом с которыми лежат убитые или раненые люди и между эшелонами и рядом со станцией носятся испуганные лошади. Даже если мои разведданные не пригодятся, а это, как мне пожаловался есаул Ткачев, бывает слишком часто, я не зря слетал.