Национальный вопрос и моя мама
Шрифт:
Только ночью она забылась беспокойным сном и увидела — стоит перед кроватью та ненормальная женщина в черной хламиде и успокаивает ее, гладя исхудалой рукой по голове. А рука даже во сне теплая, приятная.
Проснулась Цира с радостной решимостью: она родит, и все будет хорошо.
Дочь она назвала Нестан — в честь ее родной и единственной матери.
Однажды, заподозрив мужа в измене, Цира с горя пошла к гадалке. А ночью ей опять при–снилась эта ненормальная в подряснике — обличала, плакала и уговаривала сходить в церковь. И чего, спрашивается, привязалась? А наутро соседка сказала: «Если ты переживаешь за мужа, лучше в церковь сходи и свечку поставь».
Цира
— Как ты проводишь пост, моя радость? И кто у тебя мамао (духовный отец)? Как это — у тебя нет мамао? Ты ужасно отстала от жизни! Даже политики имеют своих мамао. Пол—Тбилиси сейчас постится, и я тебе статистику приведу. Во время Великого поста, — восторженно тараторила Дела, — в городе в два раза снижается выпечка хачапури и в три раза увеличивается потребление лобиани и пирожков с картошкой. Ладно, не горюй, я тебя воцерковлю. Завтра у нас в церкви будет соборование. Никак нельзя пропустить! При соборовании прощаются сразу все грехи. А это способствует восстановлению дыр в ауре и чистке кармы от последних трех воплощений по мужской линии. Так мне один наш прихожанин–экстрасенс объяснял. Он к нам подзаряжаться ходит.
На соборовании Цире было не по себе: какая–то карма, аура, экстрасенсы с приветом? А тут еще эти бабки с замечаниями:
— Неправильно крестишься. Дай покажу.
— Чего расселась? На Евангелии не сидят.
В соборе было душно, и после службы Цира радостно поспешила к выходу. Тут ее атаковали напористые нищие, тянувшие прокуренными голосами:
— Подайте Христа ради!
Одна необъятно–грудастая и пьяная молодая женщина даже не просила, а требовала, вцепившись Цире в рукав:
— Да на тебе пахать надо! — отпихнула ее Цира.
Домой она вернулась с головной болью и твердо сказала самой себе:
— Ноги моей больше в церкви не будет!
Ночью, как по закону подлости, снова привиделась та ненормальная. Лицо было грустное и слова непонятные — про благодать, про Бога, про что–то еще. А Цира даже во сне сопротивлялась ей:
— Не верю я в кармы и всякую мистику! Чего привязалась? Отстань от меня!
А голубоглазая женщина в черном снова являлась во сне к голубоглазой Цире. Однажды Цира подумала, что глаза у них почему–то одинаковые. И вдруг стало жалко, что она выбросила в мусорное ведро молитвы, написанные голубоглазой очень старательно — красивыми печатными буквами.
Шестидесятипятилетняя послушница Ефросинья жила в монастыре с самого начала его возрождения и несла бессменное послушание на скотном дворе. Давно уже мать игуменья говорила с ней о постриге, а Ефросинья, сокрушаясь, отвечала: «Не достойна я. Большой грех на мне».
Что за грех, сестры не спрашивали, но приметили одну странность: на каждую Литургию старая послушница подавала записку с нерусскими именами. Впрочем, священник уже знал, что это имена грузинских святых, и на каждой проскомидии, вынимая частицу, молился о здравии Циры, Амирана, Нестан и Малхаза.
Старенькая послушница особенно переживала за Малхаза, сына Циры. Юноша уже, возраст взрывоопасный, и надо сугубо молиться о нем.
Малхаз вел машину по горной дороге и пел песню. Как тут не петь? Солнце, поросшие лесом горы — праздник жизни, и все радует глаз! Вдруг в горах начался обвал, и на дорогу с гулом обрушилась лавина камней. Куда–то свернуть уже было невозможно. А лавина с грохотом корежила и плющила машину, погребая ее под завалом. На сиденье рядом с Малхазом, пробив крышу салона, рухнул огромный
На другой день соседи Циры охали и цокали языком, ощупывая пробоины на покореженной машине Малхаза. Чудо спасения Малхаза комментировали по–разному:
— Пол счастливой звездой родился парень!
— Ва-а, посмотри, как виски у него за один день поседели!
— Авое, Малхо! Барана надо святому Георгию резать, а лучше быка!
— Магарыч с тебя, Цира! Надо обмыть спасение сына!
Были и другие мнения. Тико, тощая продавщица из супермаркета, уверяла слушателей, что тут дело не так просто:
— Я сердцем чувствую — у сына Циры есть какой–то талисман. Вспомните, его ни током в детстве не убило, ни обвалом не завалило. Есть у них, поверьте, семейный талисман!
За две тысячи километров от Тбилиси в этот день старенькая послушница, она же «талисман», молилась, как всегда, о Цире и ее детях. Молиться о них сегодня было легко, будто у Циры с детьми случилось что–то хорошее. И она закончила читать свое молитвенное правило с радостным чувством успокоения. Сегодня не зря прожит день.
Иеродиакон Никон (Муртазов)
Отец Карп
В семидесятых годах жил в небольшом эстонском городке Кивили старый православный священник эстонец Карп Тинц. Занимая лишь одну комнату с небольшой кухней в деревянном старинном домике, он после смерти матушки проводил жизнь одиноко. Дети были уже взрослые и жили отдельно. Единственным его радостным утешением была служба в храме и забота о его украшении.
Храм был единственным в Эстонии, где молились православная и лютеранская общины. Это у многих вызывало удивление. В воскресные дни закончится православная Литургия, требы — приходят лютеране, переносят на середину храма свой престол с иконой–картиной «Моление о чаше». Расставляют скамьи, и пастор под звуки фисгармонии начинает свое молитвословие. Присутствующие поют псалмы и слушают проповедь. Потом тихо, мирно, как пришли, расходятся по домам — довольные, что были в церкви лютеранской. Местная эстонская власть благосклонно смотрела на этот храм, находящийся в ведении эстонского православного епископа. Эти неудобства создала жизнь. До Отечественной войны православные собрали деньги на строительство большого храма, на война разрушила все планы, и храм остался только в проекте. Православные вынуждены были приютиться в небольшой деревянной церковке, а тут и лютеране на «квартиру» попросились, и им в регистрации и благословении не отказали. Так вот и молятся более пятидесяти лет в одних стенах христиане двух конфессий. И не тесно им, и не питают они вражды друг к другу — благодаря заботам и внимательности отца Карпа, который жил любовью, дорожил миром и согласием двух народов.
В юности своей отец Карп, получив богословское образование, был учителем Закона Божия в школе на юге Эстонии. Батюшка был строг к ленивым и шалунам, но милостив и добр к тем, кто учил Закон Божий и старался исполнять его. За это его боялись и любили. Худой, невысокого роста, с узкими прищуренными глазами, с редкой седой острой бородой, он запомнился мне после необычной встречи. Однажды его храм посетила беда, случился пожар. Расстроенный отец Карп приехал в Пюхтицу и стал просить помощи в восстановлении закопченного и частично обгоревшего иконостаса. Староста с прихожанами помыли стены храма, покрасили их белой масляной краской; с иконостасом дело было сложнее. Так я впервые встретился с отцом Карпом. По благословению священноначалия и матушки игумении я поехал к нему на квартиру, взяв все необходимое для работы.