Нация. Апокалипсис. Том третий

Гришанов Вячеслав

В общем, к выбору жизненного пути он относился требовательно, можно сказать, философски, говоря: «Да, в движении растёт сила и набирается мощь; но и упасть в этом случае очень легко. А я падать не хочу. Тем более что цели как таковой, ради чего можно было упасть, у меня нет. Надо идти спокойно, потихоньку, сообразуясь со своей совестью; а если надо, то нужно и ползти, ничего страшного в этом нет. Во всяком случае, тот, кто ползёт, не упадёт».

Он прекрасно понимал, что бизнес потребует от него жертвенности, коими станут нравственные и духовные ценности, являющиеся для него своеобразным жемчужным ожерельем, без которого ему сложно будет сохранить отношение силы разума к силе чувств. Как понимал и то, что без этого человеческого

дела ему невозможно будет разуметь не только внешние приличия, но и внутреннюю основу побуждений.

При всех этих обстоятельствах он был убеждён, что эта «жертвенность» ослабит его, ослабит так, что он потеряет главное – себя. По этому поводу он говорил так: «У меня есть свои жизненные планы, и повиноваться я буду только им. Заниматься несвойственным мне делом, которое не даст мне удовлетворения для души, я не могу. Зачем я буду мучить себя и других, умножая горести и печали. У меня другое предназначение, а значит, совершенно иной образ мышления и способ восприятия мира, и эти качества близки мне по сути, по смыслу жизни». Так он рассуждал. В то же время он сам себе говорил: «Чтобы я ни думал по этому поводу, в чём бы я ни пытался себя убедить, а разговорами относительно своего выбора жив не будешь, рано или поздно мне всё равно нужно будет принять какое-то решение насчёт заработка, чтобы продолжать жить, а главное, содержать семью, поскольку ждать чего-то лучшего уже невозможно».

Видя поведение Сомова, многие коллеги, подшучивая, говорили: «Всё ждёшь у моря погоды? Напрасно. Принимай то, что время нам велит: жизнь только там, где один продаёт, а другой торгуется. По-другому в этой стране теперь нам не выжить». Все эти шутки Егор воспринимал с улыбкой, добавляя маленькую радость к общим заботам. В такие минуты он размышлял про себя так: «Я же не навязываю никому того, чего хочу для себя, понимая, что у всех вкусы разные». Отвергать советы товарищей пришлось недолго. Решение, где ему быть, пришло из Киева. Заключалось оно в том, что родители Натальи, зная о большом желании дочери вернуться на Украину, приняли решение отдать им свою трёхкомнатную квартиру.

Егор принял это «решение» настороженно. Но видя, как жена и дети радуются этому событию, возражать не стал. На вопрос, Егора, за что им такой щедрый подарок,» Наталья сказала, что родители купили себе в Киеве новую квартиру в престижном западном районе Киева – Позняки, что расположен на территории Дарницкого района, между Днепровской набережной и проспектом Григоренко.

Егор знал, что Позняки – это престижный район Киева и что квартиры там стоят недёшево. Не успел он задать Наталье очередной вопрос, чтобы выяснить некоторые обстоятельства это дела, как она ответила: «Отец возглавляет крупное строительное управление, то самое, где проработал почти двадцать пять лет».

Посмотрев на жену и кивнув головой, Егор не стал задавать больше никаких вопросов. Ему всё стало ясно и понятно.

В середине января 1993 года, уладив все организационные вопросы, Егор Сомов с семьёй отправились в «новое» путешествие – в Киев, которое никак не представлялось в его сознании, кроме как надо!

Глава V

В первые дни пребывания в Киеве Егор Сомов никак не мог собраться с мыслями, слишком тяжело было окунуться в новую жизнь; да и вопросов от знакомых было очень много, особенно что касалось жизни в Сибири. Много ли медведей ходит по улицам городов и посёлков? Много ли в тех краях осталось людей по части душевного величия? Правда ли, что в задымлённых сибирских городах люди ходят в противогазах? Ну и так далее. На все эти вопросы и многие другие он отвечал с той же иронией, с какой они были заданы. Ничто в этих разговорах его не ущемляло и не раздражало, а напротив, он даже внутренне улыбался; улыбался любопытству и наивности людей. Во всей этой истории его ущемляло и терзало только одно – самолюбие. Он был огорчён тем,

что не всё получилось в Сибири так, как он хотел: планы не реализованы, мечты и задумки не осуществлены. В результате утерян интерес не только к жизни, но и к профессии как к путеводной нити, которая вела его много лет к чему-то высокому и значимому. Но в этой ситуации он никого не винил, кроме себя одного. Возможно, от этого он чувствовал себя зверем, попавшим в западню. Чтобы выбраться из неё, нужны были силы, много сил. И их он должен будет найти, в первую очередь, внутри себя. «Конечно, – рассуждал он, – придётся многое пережить, от многого отказаться, но это не должно меня пугать и приводить в уныние. На свете существуют другие, более важные ценности, чем мои желания, – это семья, дети, родные и близкие, и эту ценность у меня никто и никогда не отнимет; во всяком случае, пока я жив». И этому осознанному счастью он радовался, причём радовался как ребёнок.

Рад был он и тому хорошему отношению, что проявляли к нему Наташины родители – Антонина Николаевны и Николай Петрович. В общем, всё шло хорошо. Может быть, даже лучше, чем он ожидал. Правда, были дни, когда ему хотелось побыть одному, чтобы поразмыслить, так сказать, над своей жизнью. Над тем, что упущено в последнее время из вида, особенно литературой. Для этого он иногда находил время и долго гулял по знакомым киевским местам, думая не только о природе, которая может многому научить, но и о том, как ему быть в этой жизни: заниматься тем, чем он занимается, или жертвовать плотью во имя духа?

Он понимал, что при всех обстоятельствах он не может отказаться от того, что любит, от того, что составляет большую часть его личности: от поэзии и прозы, которые всё сильнее и сильнее входили в его жизнь, наполняя чем-то важным и существенным, что давало уверенность для его внутреннего роста. И он не мог не обратить на это внимания, поскольку не писать он уже не мог, но и писать тоже: работа отнимала всё время, а для лирических отступлений оставалась только ночь, но и её приходилось делить…

Вот и на этот раз, когда он в очередной раз прохаживался по любимой аллее мимо старых клёнов, лип и развесистых каштанов, отдавшись пантеистическому чувству своего единства с космосом, в нём можно было видеть не юношу, а крепкого мужественного мужчину. Причём такого, который был не похож на всех своей статью и лицом, напоминавшим портрет одного знаменитого художника эпохи возрождения. Обладая высокими чувствами, он наблюдал не только за щедростью природы, её весенним разнообразием, но и одухотворяющей красотой.

Из литературы и от знающих людей он знал, что красота природы познаётся человеком не только через гармонию, мысли и эмоции, способные творить чудеса, но и через звуки. Прислушиваясь, он постоянно что-то слышал: то залихватское пение соловья, то шелест весенних листьев, то тихий шёпот ветра, который мало-помалу превращался в стихотворные строчки, которые он тут же повторял:

Не грусти. И это всё промчится.Ты ведь заешь: жизнь как та игра…В лунном свете снова народитсяДля целебных мук твоя звезда!

От лирического настроя, от духовной энергии он воображал себя этаким бродягой наподобие героев Гомера, под рубищем которых скрывался мудрец или король, не знающий волнений, забот и страха. Вместе с тем он прекрасно понимал, что до такого понимания жизни ему далеко. Для этого ему нужно приложить очень много усилий и неутомимого постоянства. Но к такой дисциплине, приносящей несомненные выгоды, он был не готов. В эти минуты он думал о двух простых вещах: во-первых, постараться не делать то, о чём ему пришлось бы потом жалеть; а во-вторых, постараться не тратить время и нервы на пустяки и бесполезные вещи. Хотя каких-то конкретных задач и целей у него не было, кроме как быстрее определиться с работой.