Над горой играет свет

Мадженди Кэтрин

Я вспомнила ту Пасху. Как мы ехали в церковь, и мы с Микой злились, что нас заставили вырядиться в приличную одежду. А Энди сидел впереди с мамой и папой.

И сразу в ушах пронзительно зазвенело, все внутри задрожало, будто я проглотила рой стрекоз, и они там летали, трепеща крыльями.

В адвокатскую контору мы приехали на пятнадцать минут раньше, ждали в приемной. И вот к нам подошла хорошенькая кудрявая блондинка и проводила в конференц-зал, где стоял длинный стол. Я чувствовала себя странно, отчасти перевертышем. Блондинка пригласила

нас сесть, ободряюще сжала плечо Ребекки и удалилась. Может быть, ей было жаль Ребекку, ведь ей придется усыновить сразу троих? Я вспомнила слова мамы о том, что ни одной женщине не захочется растить чужих детей. Но у Ребекки было счастливое лицо. Наверное, мама была не права, наверное, она вообще во всем была не права.

Мы измызгали блестящую столешницу ладонями и локтями, она покрылась тусклыми пятнами. Я живо представила маму, как она со слезами подписывает отказные бумаги, к горлу подкатил ком, похоже, на очереди был и завтрак. Я еще могла передумать, разве не так? Но хотелось ли мне?

Вошедший в комнату седовласый господин обратился к папе:

— Миссис Марксон должна была уже приехать. Видимо, задерживается.

— Миссис Марксон? — переспросил папа.

— Давайте сверим. У меня помечено: миссис Кэти Айвин Холмс Кэри Марксон.

— Фамилия Харольда Вилкинс. — Папа обеими руками оперся о столешницу.

— У меня записано «Марксон», мистер Кэри.

Я осмотрелась, интересно было, что увидел этот господин, прежде чем удалиться.

Энди, заложив ногу за ногу, постукивал носком ботинка по ножке стула. Бобби плаксивым голосом требовал, чтобы его тоже засыновили. Мика жевал батончик «Марс». Папа гневно сжимал губы.

Ребекка не сводила глаз с репродукции на стене.

— Это же «Сад в Ветейле»? Моне?

Мика ошарашенно на нее посмотрел. Потом сел рядом с Ребеккой, и они начали оживленно обсуждать картину.

Я сидела как паинька, сложив руки на коленях, вся в ожидании мамы. Мучилась сомнениями: соглашаться или нет? Я готова была передумать. И в конце концов передумала. Простите меня, все простите. Я передумала, я не согласна.

Я передумала, а мама все не приходила.

— Надо позвонить в гостиницу. — Папа вылез из-за стола.

— Говорил же я, что ей все это по фигу, — сказал Мика. — И потом, она наверняка могла подписать бумаги и там, в Западной Вирджинии. Но ведь ей нужно обязательно устроить спектакль.

— И мне тоже по фигу, — сказал Энди.

— Ну что без толку болтать, надо выяснить, в чем дело. — Папа вышел за дверь.

Все терпеливо ждали, только Бобби никак не мог угомониться:

— Мам, нас есе не засыновили? А молозеное, папа ведь сказал? Долга есе? Я устал здать. А ты, Зиния Кей?

Я не могла выговорить ни слова. Их не пропускал спазм в горле.

— Нет, Бобби, еще никого не усыновили. — Лицо Ребекки больше не было счастливым.

Пришел папа и сквозь зубы процедил:

— Кэти возвращается в Западную Вирджинию. Оставила для нас послание

у гостиничного администратора. Она раздумала.

— Что значит, она раздумала? — Ребекка вскочила, с грохотом отодвинув стул. — Она ведь сама этого хотела. Говорила, что так детям будет лучше. — По щеке ее скатилась слезинка. Иногда одна слезинка врезается в душу сильнее, чем ручьи слез. — Как это понимать?

Папа подошел к окну, стал смотреть на реку Миссисипи.

— Я позвонил Ионе, подумал, вдруг он в курсе. Она ему звонила, просила заехать за ней в аэропорт. Сказала, что не будет встречаться с детьми. Не будет ничего подписывать. Раздумала. Полагаю, каждый из нас предчувствовал что-то в этом роде.

Это из-за меня, угрызалась я. Крутила-вертела маму в мыслях, то ли да, то ли нет, вот и сглазила. Докрутилась.

Снова вошел седой дяденька, глаза у него были грустные.

— Сожалею. У вас, по-моему, хорошая дружная семья. Но подобные осечки случаются.

Он мог говорить что угодно, я-то знала, что осечка произошла по моей вине.

Все молчали, заговорили только уже в машине.

— Ваша мама сама не знает, чего хочет, вот что я вам скажу, — заключила Ребекка, помогая Бобби перебраться на переднее сиденье.

— Нас не засыновили, да? — поинтересовался он.

— Бобби, ты уже мой сын.

— Меня тозе нада засыновить. И меня-а-а, — рыдал он.

Энди смотрел на дорогу, положив руки на колени.

— Что еще от нее можно было ожидать, никогда ни с кем не считалась, — сказал Мика.

Папа выехал с парковочной площадки.

Я больше не боролась с головокружением и звоном. Так мне и надо. Я заслужила, чтобы моя глупая голова разболелась.

— Может, ей Руби отсоветовала, или этот ее Марксон. — Папа побарабанил пальцами по рулевому колесу.

Ребекка смотрела в окошко.

— Мама эгоистка. И другой никогда не станет, — добавил Мика.

— Она просто не смогла совсем от нас отказаться. Ей стало слишком больно, — предположила я.

— Как же, размечталась. — Мика состроил скептическую гримасу и потрещал суставами пальцев. — Ей главное — по дружкам своим бегать, на фига ей надо, чтобы мы, такие-сякие, путались у нее под ногами.

— Все, хватит уже про маму, — сказал папа и сам же продолжил: — Я должен был это предвидеть, что она никогда не позволит Ребекке вас забрать. Как я мог ей поверить? Глупец.

— Однако позволила же она их растить, а? — Ребекка по-прежнему смотрела в окно. — Растить — это сколько угодно, а чтобы я стала им законной матерью, ни в какую.

— Мама ненормальная, — не унимался Мика. — И к тому же алкоголичка. А всем известно, что алкоголики существа непредсказуемые.

— Прекрати же наконец, — одернул его папа.

— Не трогайте маму, папа расстраивается. Верно? Наш лихач папа. — Мика свирепо смотрел в папин затылок.

Ребекка сидела очень прямо, такая вся несчастная, и такие трогательные, похожие на ракушки уши, и беззащитная длинная шея.