Над Кубанью зори полыхают
Шрифт:
— Прибедняются. Бешметы с черкесками в сундуки небось спрятали, табаком пересыпали.
Илюха обернулся:
– — Нехай полежат до поры. Может, ещё пригодятся!
Набат смолк.
На трибуну поднялись секретарь комячейки Петро и военком Архип. Высокий, стройный, в будёновке, в шинели с малиновыми «разговорами», Архип выглядел удальцом–молодцом.
Петро поднял руку:
— Товарищи граждане и гражданки! На повестке дня один вопрос: объявление обязательного постановления Кубано–Черноморского
Архип откашлялся, острым взглядом посуровевших синих глаз оглядел собравшихся и громко стал читать:
«Четырехлетняя империалистическая бойня и гражданская война истощила страну вообще, а Кубано–Черноморскую область в особенности. Война истощила и сельскохозяйственные силы края. Земледельчеркие орудия и машины изношены, скот и лошади пошли на удовлетворение многочисленных требований армии; трудовое казачество и крестьянство—работники земли и плуга в большинстве своём были оторваны от своего труда, а плодороднейшие поля остались непахаными…»
По толпе прокатился вздох.
Архип обвёл собравшихся внимательным взглядом, продолжал:
«Во многих станицах посевы сократились наполовину».
— Куда там наполовину — больше! — выкрикнул кто-то.
«Теперь, когда белогвардейские полчища генерала Деникина, нёсшего трудовому народу цепи рабства, разбиты доблестной Красной Армией, все внимание трудя–Щйхся должно быть обращено на поднятие благосостояния всей страны, от которого зависит и благосостояние всего трудового населения, — продолжал Архип. — Рабоче–Крестьянское правительство приказало взятых в плен Красной Армией десятки тысяч кубанцев отпустить по домам».
В толпе волной прокатился и смолк радостный шумок.
Архип дождался тишины, снова заговорил:
— Учитывая необходимость поднятия благосостояния трудового хозяйства казачества, оно возвращает кубанцев к своим семьям, к своим домам, под единственным условием — совершенного отказа от выступления против Советской власти.
— Да нас самих энта проклятая война зарезала! — закричал Тарас Заводнов. — Сыты мы ею по горло! Нам теперь не до белопогонников, а самим бы в живых остаться.
— Разорились совсем на эту проклятую войну!
— А чем пахать? — крикнул ещё кто-то. — Плугов, сеялок, тягла дадите?
Архип поднял руку:
— Исходя из этого основного положения, Кубано-Черноморский революционный комитет предлагает — всякому хозяину, имеющему инвентарь, немедленно выехать в поле. Всякий нуждающийся в земле и могущий обрабатывать её своим трудом должен быть наделён землёй из свободных незаселённых и незапаханных земель.
Теперь заволновалась вся толпа.
— Из Федоровских участков выделить иногородним землю!
— Сами там
Поднялся шум, неразбериха, казалось, вот–вот начнётся драка.
Малашка Рыженкова толкнула в бок Гашку:
— Глянь на Нюрку! Она в Архвпку так глазом и стреляет!
— Да иде, иде ты её видишь, Нюрку-то? — спросила Гашка, шаря взглядом по лицам.
Десяток глаз устремились в ту сторону, где стояла Нюрка.
А Малашка протяжно, не то с сожалением, не то с радостью, проговорила:
— Цветет Нюрка аленьким цветочком, и хоть бы ей што! И муж пропал без вести, и дитё единственное похоронила, а она и не сгорбилась и не почернела.
— А чего ей горбиться? Што она, работой, што ли, замучена? — вступилась за Нюрку Гашка. — Чего не цвести ей, когда она только што в бабью пору входит.
Архип, оглядывая площадь, будто невзначай бросал на Нюру короткие взгляды. Теперь уже и Гашка наблюдала за ними. Она говорила своим соседкам:
— Да это не она, а он зыркает на неё. Глядите, прямо-таки съесть хочет.
Когда шум притих, Архип закончил чтение:
«Всякие слухи о беспорядочном отобрании урожая и хлебопродуктов не имеют под собой никакой почвы. Все продукты будут учтены. Оставлено будет совершенно достаточное количество для питания и на засев полей, остальное будет принято государством по твёрдым ценам и на обмен продуктов фабрично–заводского производства».
Кто-то задал вопрос:
— А деньги какие будут? Серебром платить будете аль бонами?
Илюха Бочарников слушал постановление ревкома и мотал головой.
— Вот оно как будто хорошо и будто дюже плохо для некоторых. А про церкву — ничево! А говорили -— закроют.
Карпуха Воробьев, брызжа слюной, гундосил:
— Видал, куда загнули? Ты сей, паши, убирай, с зари до зорьки горб гни, а тебе за это паек на один год дадут, чувала два на посев, а за остальное на том свете черти угольками заплатят. Ну откуда сейчас возьмут Советы косы, нитки, ситцы, ежели вое фабрики и заводы разрушены, а рабочий народ вповалку от голода лежит?
— А ну, закрой хайло, контра! — крикнул на него дюжий парень с Хамселовки.
Карпуха торопливо нырнул в толпу.
После митинга во многих домах не спали. До первых петухов обсуждали постановление. Одни радовались, что пришла пора и им иметь свою землю, что кончилась их батрацкая жизнь у богатеев. Другие угрюмо сетовали: отбирать будут, излишки.
Шкурников, у которого два сына ушли за границу с белыми, после митинга всю ночь ломал голову: куда девать новые сноповязалки и лишние плуги. Ведь после этого приказа отберут краонопузые, как пить дать, отберут! А старая власть вернётся, что скажут сыновья?