Над Кубанью зори полыхают

Навозова Фёкла Васильевна

— «Неужели интересы кучки генералов, помещиков и заводчиков для вас дороже судьбы родного народа? — читал офицер. — Бросайте свои мечи! Боритесь в наших рядах за новую, счастливую Россию!» — Офицер задумчиво перегнул листовку пополам. — Да, господа, а за что мы, действительно, сейчас сражаемся?

— Какая наглость! Призывать офицеров дезертировать! Это вое большевистские штучки! —выкрикнул другой, бравый есаул.

— Ну, мы и без листовок знаем, куда так стремительно несётся Добровольческая армия, — проговорил сутулый офицер и с мрачной

сосредоточенностью стал рассматривать этикетку на бутылке. — Все мы идём к краху. А наши благородные союзники на нашей крови наживают капиталы.

— Подполковник! — черноволосый есаул с бешеными глазами наркомана стукнул кулаком по столу. — Я не позволю!

— Что не позволите? — с едва заметной усмешкой спросил сутулый. — Идти к краху? Очень было бы хорошо, если бы вы могли это не позволить.

Третий офицер расхохотался.

Дверь буфета распахнулась, и, пошатываясь, вошла молоденькая, растрёпанная и пьяненькая сестра милосердия. Она оперлась о столик, за которым сидели офицеры, вскинула голову и запела:

Черную розу — эмблему печали Ты на прощанье с собой принесла. И было так грустно, И плакать хотелось, И было минувшего жаль…

Из-за стойки вышел буфетчик:

— Мадемуазель! Петь в буфете не разрешается. Прошу вас!

— Что–о? Что ты сказал? Повтори! — И сестра стала шарить по столу, пытаясь непослушной рукой схватить бутылку.

Сутулый офицер горько усмехнулся, процедив сквозь зубы:

— Эту девчонку я знаю. — Она из хорошей семьи. На фронт пошла добровольно. А во что превратилась! Эх!

Офицер, который предпочитал молчать и только слушал, поднялся и пододвинул сестре милосердия стул:

— Садитесь!

Она попыталась сесть.

Но, видимо, просчитавшись, плюхнулась на пол и заревела в голос:

— Пропала ты, головушка моя неразумная! Растерзана моя единая неделимая Россия! Ох–хо–хо!

Буфетчик пытался поднять её. Но она отбивалась и визжала:

— Не притрагивайся ко мне, лизоблюд! Не притрагивайся!

Буфетчик отступил и смущённо развёл руками. Тогда к ней подошёл молчаливый офицер.

— А мне можно помочь вам? Ну, давайте встанем, сестричка! Поглядите. на себя: ваше платье все в пыли. Как это нехорошо!

Она вытерла подолом фартука глаза и нос.

— Офицерик, отвезите меня домой! — попросила она. — Я тут близко живу. Вы меня не знаете? Тоня я! Отец мой — благочинный в Ново–Троицкой церкви. — Она пошатнулась, схватила офицера за руку и снова всхлипнула. — Напоили меня и бросаете?

— Из какого вы эшелона?

Тоня обозлилась. Она с силой оттолкнула офицера.

— Не из какого! Я домой хочу, до–мо–й!

Офицер усадил её на стул.

— Позвольте узнать, мадемуазель, вашего брата зовут Аркадий? Он разведчик?

— Да–а!

— Тогда разрешите

представиться: я друг и коллега вашего брата.

Офицер усадил Тоню в наёмную тачанку, сам сел рядом. Извозчик щёлкнул кнутом, и тачанка покатилась по неровной дороге.

Свежий степной ветер выветрил хмель из головы Тонн.

Теперь ей было нехорошо и совестно. Она старалась не встречаться со взглядом офицера. Но тайком поглядывала на него.

— Вам лучше? — спросил офицер.

— Спасибо… Мне сейчас совсем хорошо! — Тоня наклонила голову и извинилась: — Простите, пожалуйста, мне моё поведение там, на станции.

— Ничего. А смогу ли я видеть Аркадия?

— Брат уехал по своим таинственным делам.

— Давно?

— О нет! Три дня назад. Мы вместе с ним приехали тогда на станцию. Он уехал, а я прозевала эшелон.

Когда тачанка подкатила к дому ново–троицкого благочинного, офицер хотел взять свой и Тонин чемоданы. Но Тоня предупредила его:

— Не надо, не беспокойтесь! — И крикнула выбежавшей Катерине: — Не видишь, что ли? Внеси чемоданы!

Возвращению дочери в доме благочинного очень обрадовались. Батюшка с матушкой долго целовали заблудшую овцу. Офицера тоже приняли с распростёртыми объятиями. Усадили за стол.

Подавая ужин, Катерина метала любопытные взгляды на приезжего. Попадья, перехватив эти взгляды, истолковала по–своему. Когда стряпуха вышла, она сообщила офицеру:

— Непутевая бабёнка, но работница золотая! Потому и держим.

Благочинный вздохнул и примирительно произнёс:

— Один бог без греха. Беженка она. Была замужем за казаком, да вот овдовела. А сынка-то нашего, позвольте вас спросить, где в последний раз встречали?

Приезжий подробно рассказал растроганным родителям о своей старой дружбе с Аркадием ещё в рядах корниловской армии во время «ледового похода».

А утром офицера в доме не оказалось, исчез и он и его чемодан.

Утром попадья обожгла взглядом стряпуху и прошипела:

— Так я и поверю, что ты не знаешь, куда девался он.

Она надавала Катерине по щекам и велела уходить из их дома.

Вечером, когда Катерина со своим узелком шла к Хамселовке, на её пути в тихом переулке встал человек.

— Здорово, любушка!

— Яшенька! — испуганно и радостно выдохнула Катерина.

— Ну, рассказывай, как твои дела.

— Да вот выгнала меня попадья. Какой-то офицер ночевал, да пропал, а я, выходит, виновата.

— Ладно! — прервал её Яков. — Про того офицера мы знаем. Красный он, у нас сейчас…

— Ой! — только и могла произнести Катерина.

Яков наклонил голову к Катерине.

— Теперь у нас к тебе новое дело. Устраивайся на службу к его благородию участковому. Кончать гада нужно. Сколько он наших погубил! Сколько шпионов держит… А сам, как вечер, так дом на запор и без охраны никуда не вылазит…

— Понятно, Яшенька! — ответила Катерина. Устроюсь! Это самое благородие уже не раз меня к себе зазывал…