Над Кубанью. Книга первая
Шрифт:
Кнуты засвистали в воздухе. Лучка рванулся вперед, но его удержали друзья.
— Не кидайся с голой рукой, да еще с одной. Разом отдерут.
Люди молчали, наблюдая, как на их глазах подвергают позорному наказанию одностаничника. Суровые нравы казачьей вольницы, перешедшие в современность из глубины веков, приучили к покорному выполнению общественных приговоров, какие бы они ни были. Всякая непокорность каралась настолько решительными и беспощадными мерами и так осуждалась в самом быту и военном товариществе, что редко кто осмеливался поднять голос против подобного варварства. Сегодня наказывали Стапана Шульгина. Был ли он виновен перед товариществом?
Меркул, увидев, что Ляпин направился с кнутами к месту порки, остановил его, крепко дернув за плечо.
— Кнутами нельзя.
— Можно, — Ляпин скривился, — чуть руку не оторвал, бирюк…
Яловничий кинулся к сборной и, растолкав народ, не пускавший его внутрь, подлетел к генералу. Гурдай опешил. Карташев схватился за кобуру.
— Как же так? — прокричал Меркул. — Обычай нарушают…
— Какой обычай?
— Кнутами Степку Лютого порют… Цыганскую наказанию придумали.
Гурдай приподнял плечи.
— Иван Леонтьевич, что там у вас?
— Сейчас выясним, — отмахнулся Велигура и, зацепив Меркула за рукав, торопливо зашагал из сборной.
Степана уже отвязали. Он, хмуро поглядывая, пил из ведра воду, клацая по железу зубами и обливаясь. Кнутов не было. Батурин со смиренным видом укладывал один к одному дымчатые скользские прутья.
Атаман подозвал Луку, и они все трое направились к правлению.
— Завсегда какую-нибудь хреновину придумаешь, — ругался Велигура, — ничего утаить не можешь, все хвалишься.
— Чего вы, Иван Леонтьевич? — удивлялся Лука. — Вы думаете, как Батурины с форштадту, так над ними можно как хотишь куражиться. У меня сам генерал родыч.
— Вот я тебя к нему и веду.
Батурин потер усы, крякнул.
— Может, сами вырешим, а? Иван Леонтьевич?
— Нет, уже потопаем к родычу.
— Чем пороли, кнутами? — строго спросил Гурдай.
Лука покашлял, заметил выжидающие лица выборных, настроенных, как видно, за него.
— При порке я сам не был, — сказал Батурин, — знаю, что в руках лозину держали. Старики ухмыльнулись в бороды. Лука умело вывернулся. Кнут-то цепляется за лозину, и сказанное стариком не противоречило действительности. Атаман отдела отпустил Батурина и как-то сразу потухшего Меркула.
— Нельзя так, — сердито сказал он Велигуре, оставшись наедине, — дикость, варварство. Поскольку не принято наказывать кнутами, и это порождает недовольство, следует применять прутья.
— Тут и лозой нажаришь — крику не оберешься, — жаловался Велигура, довольный снисходительностью начальства. — Им лишь бы шуметь, ваше превосходительство. Как же свободы наелись!
Лука помыл у колодца руки. Вытираясь полой бешмета, подозвал Меркула.
— Что же ты, черт рыжий, — укорил он, — бороду свою конфузишь, за всякую шантрапу в заступу идешь! А еще казак, старик! А то разом яловник разберем. Что делать будешь? Перепелом своим навдак [2] прохарчишься.
2
едва ли, навряд, вряд ли, сомнительно.
Шульгин,
— Перестань, не надо! Пусть, пусть!.. Не долго ждать. Скоро начнем кой-кому ноги целиком выдирать.
Лучка шептал опечаленному Кузьме Шульгину, — Ничего, папаня, за битого двух небитых дают, да и то не берут. Злей будет, а то все ложками занимался. Тоже занятию нашел.
Поодаль на тачанку, покрытую розовым персидским ковром, усаживался Гурдай. В упряжи нетерпеливо бились общественные племенные жеребцы, сдерживаемые кучером на тугих плетеных вожжах.
— А ко мне когда — почтение оказать? — спросил Лука, приподнявшись на подножку.
— Не следовало бы. Проказничаешь.
— Лучшего хотел, для примеру. Так когда ожидать позволите, печи растапливать?
Гурдай мельком оглядел его. В этом взгляде было какое-то новое и доброжелательное любопытство, не ускользнувшее от Луки. Генерал трудно переживал приближавшуюся свою старость, а тут он видел, на примере Батурина, что ему-то, Гурдаю, до старости далеко. Лука постарше его, а крепок, и жесткий чубчик, вспотевший от ожидания гнева или милости, только-только тронут сединой. И генерал, подумав еще о чем-то своем, смягчил свой вначале суровый взгляд, и улыбка чуть-чуть тронула его мясистые влажные губы. Батурин понял и этот смягченный взгляд и улыбку генерала, как добрый признак, и сам в свою очередь широко осклабился и даже как-то потянулся всем своим кряжистым телом к генералу. А тот, продолжая свою думу, приподнял брови и уже без улыбки сказал:
— Ишь какой ты!
— Какой? — испугался Лука, ожидая новой неприятности.
— Моложав. Ведь лет на девять меня старше, а зубы целы, ни один волос не упал, да и седины нет. — Притянул к себе. — Пшеничку продал?
— А как же. Я знаю: казаков на фронтах надо кормить. Греку ссыпал, зерно в зерно. Фунт чаю китайского мне в премию прислал. А что такое, ваше превосходительство? — живо заинтересовался Лука столь неожиданным поворотом разговора.
— Посоветую… Чтобы в надежное место, понял? А то, вероятно, в кубышку прячешь?
— Где там в кубышку, ваше превосходительство…
— Акции надо покупать, надежные бумаги, растущие процентные бумаги: акции, — хрипнул генерал на ухо. — Пользуйся случаем, Лука Дмитриевич: акции сахарных заводов.
— Где ж их взять?
— Привезу.
— Пожалуете?
— Завтра к обеду.
Генерал ткнул пальцем в спину кучера. Жеребцы рванули с места так, что Лука еле успел отскочить от тачанки. За тачанкой Гурдая катили свита и званные к атаманскому столу гости.
ГЛАВА XII
Ивга побежала ребятам навстречу, схватила брата за руку и, смеясь потащила, лукаво поглядывая на Мишу.
— Заждались, — корила она, — мама сама вас выглядывала.
Петя повел друга парадным входом, которым пользовались в редких случаях. Ивга пошла через калитку, памятную Мише. Провожая девочку из школы, он часто задерживался под широким навесом. Они учились вместе, и Миша почему-то всегда забывал заданное в школе. Он раскрывал книгу, и девочка старательно отмечала крестиками уроки. Миша близко ощущал ее дыхание, худенький локоть, и готов был надолго продлить эту тихую волнующую близость.