Над строками Нового Завета
Шрифт:
Что касается Морэ Ха-Седека, т. е. учителя справедливости, то увидеть в нём прообраз Иисуса мог только человек, никогда не открывавший Талмуда. Потому что в этой книге буквально на каждой странице присутствуют такие учителя. Один из них – Гиллель, о котором я уже упоминал, другой – Бен Доса, раввин из Галилеи. Бен Доса – очень добрый, но нищий человек. Его жена по субботам, вечером, когда все готовят еду, кладёт в печь мокрую головню и поджигает её, чтобы дым валил, – тогда люди подумают, что и она что-то готовит. Головня дымится, чтобы создать видимость благополучия в их доме, но сам Бен Доса не смущается своей нищеты, а как-то очень добродушно и по-настоящему свято разъясняет Закон и учение пророков своим современникам. Словом, фигура такого учителя типична для своего времени. Народная религиозность противопоставляет служителям Иерусалимского храма, одетым в пышные священнические одежды, но не могущим ничего сказать своим современникам, такого учителя, собирает вокруг себя учеников, толкует Писание и учит, как жить сообразно требованиям, исходящим от Бога.
Однако что представляет собой кумранская община? Вот, например, отношение к калекам. В кумранском документе говорится: слепые, калеки, глухие – никто из них не может вступить в общину. А кто окружает Иисуса? Слепые, калеки, глухие, немые и т. д. Что говорит Иисус? «Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокажённые очищаются и глухие слышат…» (Мф 11:4-5).
Здесь обнаруживается бездна между кумранской общиной и общиной учеников Иисуса. Иисус в Нагорной проповеди говорит: «Любите врагов ваших» (Мф 5:44). А что проповедует кумранская доктрина? Ненависть к посторонним, причём и Спаситель, и кумраниты зовут своих учеников к одному и тому же – быть совершенными. У евангелиста Иоанна сказано: «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот ещё во тьме; кто любит брата своего, тот пребывает во свете, и нет в нём соблазна; а кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме…» (1 Ин 2:9-11).
«Свет и тьма» – слова, часто встречающиеся и в кумранских текстах. Но кумранская община построена на недоверии, ненависти к посторонним и необщении с ними. Мы отделились от всех, ушли в горы, спрятались в пустыне, люди нам не нужны. Они погрязли в грехах, живут в падшем мире, мы к ним не имеем никакого отношения. Такова позиция кумранитов. Ничего похожего на позицию первой Церкви и Церкви вообще. Вот что сказано в дамасском документе о субботе: «Если у кого из вас осёл или вол упадёт в колодец или в яму, пусть никто не вытаскивает его оттуда в субботу. Пусть в субботу никто не оказывает помощи при родах скотине».
Откроем Евангелие от Луки. Господь говорит: «Если у кого из вас осёл или вол упадёт в колодец, не тотчас ли вытащит его й в субботу?» (Лк 14: 5).
Тот же самый образ – осёл или вол, упавшие в колодец в субботу. И опять – при внешней схожести – внутренняя бездна между кумранским миром и миром Церкви Христа. Действительно, община кумранитов часто использует те же слова й образы, что и первая Церковь, но от Церкви она резко отличается по существу. Таковы ессеи.
Ещё одна группа современников Иисуса – кинжальщики-зилоты, или, по-арамейски, каннана. Из их числа был, вероятно, апостол Симон Канонит, или Симон-зилот. Из них, возможно, происходил и Иуда. Это люди, для которых религия стала социальной доктриной, национально-освободительной идеологией. Это – мессианизм с оружием в руках. Они, конечно, ждут Мессию, Который придёт и освободит их. Но пока Он не пришёл, считают они, мы сами можем Его заменить – с оружием в руках (поэтому римляне и называли их сикарии – кинжальщики). Зилоты сражаются против римлян, которые господствуют в Палестине. Священное Писание (в частности, Деяния Апостолов, главы 5-я и 21-я) упоминает по крайней мере о трёх выходцах из этой среды. Один из них – Иуда Галилеянин, который проповедовал приближение конца света, но был схвачен и казнён. Другой – Февда, человек, выведший толпу своих сторонников к Иордану в надежде, что воды перед ними расступятся и они перейдут реку посуху. Но и его арестовали и казнили. Третий – безымянный иудей из Египта, собравший людей в пустыне, чтобы подняться с ними на Елеонскую гору. Он полагал, что по его слову стены Иерусалима упадут, его сторонники войдут в город и победят римлян. Зилоты воспринимают религию как движение за национальное освобождение иудеев, своей земли. Но некоторые из Них уходят к Иисусу и становятся Его учениками, а после воскресения Христова – христианами.
Таково было окружение Спасителя в годы Его проповеди. Саддукеи оставили от религии один только ритуал. Они живут, как греки, читают всё, что читают греки. Для них Библия – что-то вроде гомеровских поэм: древний текст, который надо читать и, главное, почитать, с которым связана их история, традиции, красота их языка, который свидетельствует о древней еврейской культуре, но из которого не вычитаешь ничего такого, что сегодня может перевернуть жизнь Они, конечно, любят эти древние рукописи, берегут их, но относятся к ним как к чему-то музейному. Саддукеи – современники Иисуса; но и среди нас очень много таких саддукеев тех, кто относится к православной культуре, к Священному Писанию, особенно к славянской Библии как к свидетельству о древности и исключительности нашей культуры, о её красоте – но не больше. Некоторые, особенно филологи, знают славянский язык и Писание, церковное искусство, в частности, иконопись, но всё их знание подёрнуто какой-то особенной грустью: всё это в прошлом, всё это – не для сегодняшнего дня. Мы можем только изучать этот древний материал, трепетно прикасаясь к нему, чтобы потом уйти в наши малогабаритные квартиры, включить телевизор или видеомагнитофон и, попивая чай, кофе, коньяк или ликёр, грустить над какой-нибудь кассетой или романом. Вот это – типично саддукейская психология.
Другое дело – фарисеи, они буквально следуют Закону,
Главное, наверное, что отличает христиан от фарисеев, заключается в том, что для фарисея религия – бремя, иго, а для последователей Иисуса – освобождение. «И познаете истину, – говорит Спаситель, – и истина сделает вас свободными» (Ин 8:52). «Где Дух Господень, там свобода», – восклицает апостол Павел (2 Кор 3: 17). Ничего этого нет у фарисеев. В их мёртвом благочестии религия – следование Закону, всегда тяжкий труд, бремя.
С другой стороны, когда читаешь о фарисеях, то думаешь, что и мы, наверное, пошли бы за ними, если бы не пришёл Иисус. Из талмудического трактата «Пирке авод» («Поучения старцев») видно, какие это были благочестивые люди. Да, если бы не Христос, мы бы, наверное, были на их стороне, захотели бы быть их учениками. Но приходит Христос – и предлагает что-то особенное, выходящее за рамки привычных представлений о действительности. Вероятно, в том и заключается феномен христианства, что оно не укладывается в рамки той или иной эпохи – оно выводит нас из обычного круга представлений своего времени и потому всегда ново. Оно всегда – вызов. Пройдёт два века, и Ириней Лионский, святой епископ города Лиона, скажет: «У нашей веры есть одна черта – novitas – новизна, она всегда нова, она всегда – вызов».
Те, кто обожествляет церковно-славянский язык, тоже из фарисеев. Да, мы любим славянский язык, но понимаем, что он труден и становится иной раз непреодолимым препятствием для тех, кто только начинает приобщаться к Церкви. Славянский язык доступен лишь узкому кругу специалистов. Язык – это только форма, а для тех из нас, кто пошёл бы за фарисеями, в церковно-славянском языке как бы заключена сама сущность православия.
Все современники Иисуса: не только саддукеи, жизнелюбивые и печальные одновременно, но и благочестивые фарисеи, и учёные-книжники, и кумраниты со своей жёсткой дисциплиной, – все они очень далеки от мистицизма, а Иисус мистик. Для Иисуса главное – сердце. Не внешняя форма религиозности, а внутреннее единение человека с Богом. Для Иисуса главное в том, чтобы мы каждое мгновение ощущали Бога, Его присутствие в нашей жизни. В Евангелии есть слово, которого нет ни у саддукеев, ни у фарисеев, ни в кумранских документах, ни у сикариев. Это слово – «вера».
«Имейте веру Божию, – говорит Спаситель, – ибо поистине говорю вам, если кто скажет горе – поднимись и повернись в море, и не усомнится в сердце своём, и поверит, что сбудется по словам его, – будет ему, что ни скажет» (Мк 11:23).
«Верую, Господи! – восклицает отец больного мальчика, – помоги моему неверию» (Мк 9:24). Мы помним о вере хананеянки, о вере слепорождённого, мы помним, что буквально на каждой странице Евангелия Спаситель говорит о вере. Вера – это как раз то, чего нет у Его современников. Для них религия – учение, доктрина, способ воспринимать мир. Они все смотрят на религию как бы немного со стороны, как мы смотрим на учебник алгебры или геометрии, даже если и очень любим эту науку. А христианская религия – это сама жизнь. Это не доктрина, не система взглядов, не теория, не учение. Этим и отличается христианство.
Однажды меня пригласили в научное общество медиков. Я читал там лекцию, а заведующая кафедрой, человек учёный и верующий по-настоящему, оказалась иудейкой. Она, прослушав мою лекцию, сказала: «Теперь я поняла, чем мы отличаемся от вас, наша религия – это школа, это учение. Маленького мальчика берут и сажают за стол изучать Писание. А у вас всё построено на интуиции, на чувстве, на сердце». Я говорю: «А как же Исайя? Он говорит: «Этот народ чтит Меня устами, а сердце его далеко от Меня». Почему у Исайи, Иеремии, Иезекииля, у любого другого пророка всё время повторяется слово «сердце»?» Она отвечает: «Да, это у пророков, а у нас главное – учиться». Главное – учиться. Вот в чём отличие иудейского ума от христианского. Иудаизм – это религия ума, религия щколы, не случайно на языке идиш синагога так и называется – шул – школа, от немецкого die Schule – школа. Это место, где Писание изучают из года в год, с пяти лет и до седых волос. А христианство – религия личной встречи с Богом, встречи, которая не связана с уровнем богословского образования того, кто оказывается участником этой встречи. Все раввины в истории иудаизма – люди учёные. И Талмуд всегда подчёркивает именно это качество – учёность. А преподобный Серафим – он совсем другой. Такого человека в иудаизме быть не могло. И святого Франциска в иудаизме быть не могло, потому что их делает неповторимыми не учёность, а нечто другое – их живая душа, вера.