Надежда мира

Воронина Тамара

Шли столетия, прошлое забывалось, связь между катастрофами тысячелетней давности и магами сначала перестала быть фактом, потом перестала быть очевидной, потом стала сомнительной, потом маги, насмотревшись на бездарных королей и императоров, порой топивших свои страны в крови то врагов, то друзей, решили поучаствовать в управлении в качестве советников. Это вошло в моду, и каждый мелкопоместный барон рвался заполучить в свой замок хотя бы паршивенького мага. Маги советовали. В силу своей профессии они были людьми сдержанными в проявлениях эмоций и старались привить те же особенности своим… хм… суверенам. Удерживали от опрометчивых поступков, помогали просчитать последствия тех или иных шагов, давали советы разной степени

дельности. Короли порой слушались неохотно, продолжали совершать свои кровавые королевские ошибки, и маги исключительно из благих помыслов принялись слегка использовать не только жизненный опыт и здравый смысл, но и магию, аккуратно корректируя действия тех, кто не желал следовать их мудрым советам.

Теперь войны не вспыхивали потому, что император отпустил остроту в адрес короля. Теперь они планировались, разрабатывались тактика и стратегия, буйно цвели интриги, невиданный высот и широт достиг шпионаж, разумеется, магический.

Власть неуклонно возвращалась к магам, только теперь не разбросанным по просторам Гатаи, а объединенным в Гильдию со строгим уставом… И однажды эта Гильдия созвала всех советников, чтоб выработать единую линию.

Сопротивлявшихся королей заменили покорными.

Власть пьянит, и никак не только обычных людей. Людей, обладающих возможностями, она пьянит еще больше. Мир неторопливо скатывался в бездну абсолютной регламентации. Даже разрешение на брак следовало просить у Гильдии, и там еще долго думали, стоит ли его давать: а вдруг у невесты в роду были сумасшедшие? а вдруг прадед жениха страдал стыдной болезнью?

Выбрать профессию без Гильдии тоже было нельзя. Маги решали, кто к чему более пригоден, и если полагали, что гончаров в этом городе уже хватает, то мечтавшего о создании кувшинов несказанной красоты юношу безжалостно отправляли учиться на ткача, или кровельщика, или золотых дел мастера.

Солдат подвергали обязательной коррекции, стирая у них чувство страха и усугубляя преданность суверену.

Историю переписали.

Древние рукописи изъяли.

Религиозные отправления разрешались только те, которые устраивали Гильдию.

Разброд и шатание внутри самой Гильдии искоренялись самыми простыми средствами: был сомневающийся – и нет сомневающегося.

Наступили темные века. Народ терпел – а куда ему было деваться, знать молчала – а куда было деваться ей, образованные люди роптали, и Гильдия начала регулировать университеты.

Вот тогда и всплыли слова «Интана камтур джен сандиния», раскопанные в недрах библиотеки одной умницей и красавицей Тинной Маури. А дальше – в общем, ничего оригинального. Наверное, часть общества дозрела до протеста, другая часть возмечтала о свободе, третья всегда рада подхватить любую смуту – и волна сопротивления залила Комрайн. Маги, лишком уж успокоенные и упоенные своим величием и всевластием, умудрились прошляпить самое начало. Бунты стоит давить в зародыше, потому что потом уже поздно. Противостояние магов и не магов стало таким, что маги запаниковали, или сглупили, или просто понадеялись на остатки своей власти, и решили от главной бунтарки избавиться. Обвинение ей предъявили банальное и неумное, суд устроили тоже банальный и неумный и вовсе уж сдуру казнили ее публично, а она держалась на эшафоте так, как не сумел бы доблестный рыцарь. И вот женщина, вовсе не возглавлявшая сопротивление, а всего лишь волею судеб ставшая его источником, превратилась в жертву, а там и в символ надежды мира на свободу и право человека самому определять свою жизнь.

Через десять лет ее называли только Джен Сандиния.

Через тридцать никто не помнил ее имени.

Через пятьдесят Гильдия была побеждена.

Ее не запретили, магов не стали развешивать по деревьям за разные части тела – ну только что некоторых, но от власти отстранили бесповоротно.

Гатая встряхнулась, ожила и начала выбираться из средневековья. Пока маги не решили-таки, что ими пренебрегают… Случилось это лет пятьсот назад. В истории эти времена называются периодом смутных войн – пара сотен лет разброда, шатаний, войн. И вот тут появилась рыжая красотка со светло-карими глазами, полыхающими не праведным гневом, но мечтой о лучшем. О надежде на добрую, чистую, честную жизнь для детей. Оказалась она блистательным оратором, настоящим лидером, способным поднять массы, сплотить их не вокруг себя, но вокруг Джен Сандиния – Надежды мира.

Звали ее Мира Силтан, волосы у нее были огненного цвета, как у большей части тех немногих рыжих, что есть на Гатае, и на Тинну она не была похожа ничем, однако орден надежды благоразумно об этом умолчал. У них было единственное в мире изображение Тинны. Но возник орден через много лет после ее смерти, и имени ее они уже найти не смогли, вот и решили, что звали ее именно Джен Сандиния.

Символ. Всего лишь символ. Объединяющая идея. И этой идеи хватило, чтобы приструнить распоясавшихся магов. Будь ты хоть самый великий, когда против тебя не сотни, а десятки тысяч, ты мало на что способен. Сначала прошел слух, что в мир вернулась надежда, потом слух стал уверенностью, и орден надежды впервые за все свое существование выступил открыто, и вдруг оказалось, что всякий командор ордена – маг, всякий член ордена – боец, и только в мирное время они мирные философы. Тогда Гильдия приуныла и приутихла, потому что маги, изучая основы своего ремесла, первым делом усваивали закон не только физики, но и магии: на всякое действие есть противодействие.

А в последнюю сотню лет Гильдия снова начала становиться могущественной, на сей раз оседлав не власть, но науку и технологии, не делясь ни с кем секретами, привязывая своими знаниями и умениями не только королей, но и многих, многих… И становится это уже серьезным и опасным. Не для Кастина или хотя бы Комрайна. Для Гатаи. Вот так. Приспело время для появления Джен Сандиния. Символа, позволяющего сплотить разрозненных людей.

Все молчали. Тарвик крошил хлеб и был этим всецело поглощен. Риэль привычно завесился волосами. Кастин разглядывал бокал с темно-желтым вином. Женя смотрела на него и ровным счетом ничего не чувствовала. Никаких эмоций, никаких ощущений – ни тебе неловкости от того, что халат норовит разъехаться на груди, ни тебе неудобства от того, что стул высоковат. Одна ярость. Даже не гнев, а чистое бешенство.

– То есть меня выдернули из моего мира ради двух слов? Перевернули всю мою жизнь, лишили меня всего, что я имела, ради символа?

– Ну да, – ничуть не смутившись, ответил Кастин, переведя взгляд с вина на Женю. Спокойный и уверенный в своей правоте вершить чужие судьбы. – Да, Женя, ты оказалась пешкой в чужой игре. Мелкой разменной монетой. Тебя злит, что я говорю об этом так же легко, как о вине или о погоде? А король твоей страны поступил бы иначе? Увы, это нормальный цинизм правителей. Я бы и рад думать о каждом конкретном человеке, но не могу. Мне приходится думать даже не о стране, но о планете. О целом мире, Женя. И я даже не скажу, что этот мир уже потерял надежду. Пока – нет. Но потом будет гораздо труднее.

– Ради двух слов! – выкрикнула Женя, срываясь на визг. Риэль вздрогнул и еще ниже опустил голову. – Даже не ради дела! Я ведь вам и не нужна!

– Абсолютно, – хладнокровно согласился Кастин. – Мне нужно было, чтобы в надежду мира поверили, а не чтобы она появилась. И у меня получилось, несмотря на все старания Гильдии. Ты посмотри – орден надежды попытались уничтожить, а это такая разветвленная организация, с такой сложной структурой и такой железной дисциплиной, что ее просто невозможноуничтожить вот так, в одночасье.