Надежда

Шевченко Лариса Яковлевна

Смотрю, Гошка ко мне бежит. Он наделен качествами сокрушителя и обычно является предвестником всевозможных неприятностей. Сворачиваю с дороги с твердым намерением не общаться с двоечником со станции. Против ожидания, Гошка подскочил радостный, дурашливо сделал под козырек и бодро произнес:

— С днем рождения тебя!

Я расплываюсь в вежливой настороженной улыбке.

— Хошь анекдот в подарок!

— Валяй, — согласилась я опрометчиво.

Я знала, что он интересуется неприличными, изощренными, возмутительно гадкими ситуациями, но не предполагала, что он видит во мне себе подобного и надеется найти с моей стороны понимание. Я ожидала уважительного отношения. И тут подоспело опровержение

моих иллюзий. Гошка с невыразимым лукавством в глазах, упоенно, взахлеб омерзительным голосом «засандалил» жуткую пошлятину. Смысл заковыристой шутки не сразу дошел, но когда «въехала», меня покоробило. Неслыханная дерзость разозлила, появилось острое желание отдубасить наглеца.

— Гнусную чушь несешь. Не выеживайся, болван! — раздраженно, но сдержанно буркнула я, пытаясь скрыть горечь от причиненного оскорбления.

А когда справилась с неприятными чувствами, надменно и безжалостно повторила ироничную фразу учительницы анатомии:

— Что еще за физиологический примитивизм?

— Нет, вы только посмотрите на нее! Обиделась! Чем идиотичнее анекдот, тем он правдоподобнее и интереснее, — рассмеялся Гошка, довольный моим смущением.

— Теперь ты рассказывай! — потребовал он невозмутимо, с невинной веселостью, еще не оправившись от искреннего восторга по поводу собственной значимости.

Под напором его гипнотически решительного голоса я «выдала» пару анекдотов: школьный и колхозный.

— Потрясающе! — вскрикнул Гошка, надев личину умного. Он хохотал так, будто слышал их впервые.

— Куда ты сейчас? — из вежливости спросила я и тут же была несправедливо наказана длительной беседой.

— Вот подышу свежим никотинчиком и к «Варенику» побегу, — цинично сообщил неприятный собеседник, явно хвалясь своим знакомством с хулиганом.

— Напрасно бравируешь. Дался тебе этот хмырь! Он нужен тебе как простуда птахе! Еще к водке по легкомыслию приучит, тогда пиши пропало. Хоть ложись да сразу помирай, как говорят умные люди, — в грубой манере, как мне казалось более доступной Гошке, всполошилась я. И добавила по обыкновению привычный для такого случая воспитательный монолог: — С твоим дружком Генкой нечто такое уже случилось. По лени и попустительству характера ты тоже не сможешь устоять перед соблазном «употребить на дармовщину» или страх перед насмешками взрослого заставит согласиться. Порочная стезя. Не минет тебя сия чаша, угодишь в липкие, грязные руки, — выпустила я мощный заряд из арсенала матери.

Мой голос не был менторским, но, видно, сама того не замечая, за время работы вожатой я успела приобрести некоторый отрицательный опыт учительского занудства. Тем не менее, осознавая и не одобряя подобного поведения, в тот момент я считала, что эта строгая, серьезная речь ставит меня на пару ступеней выше воспитываемого мной мальчишки.

Гошка демонстративно небрежно лущил гарбузные семечки и противно отплевывался.

— Несешь полную фигню и несусветную чушь. Начхать мне на тебя. Ноешь как старая грымза! Уймись! Другим впаривай! Совсем рехнулась, дура? Обхохочешься! Для меня твои морали давно накрылись медным тазом. Ох, уж эта наша манера считать других глупее себя! Ох, уж эта привычка охаивать всех подряд! — саркастически пренебрежительно поливал меня Гошка.

— Ох, уж эта привычка навешивать другим на уши лапшу, — в тон ему ответила я, горя нетерпением наговорить ответных гадостей.

Гошка понял намек. Я подколола его тем, что он всегда неумело, по-глупому врал.

— Квиты, — хмыкнул он, сохраняя невозмутимость на невыразительном лице.

Мне было искренне жаль Гошку.

— Зачем уподобляешься «Варенику», зазря можешь пропасть. Спохватишься, да поздно будет. Останется только жалостью к себе упиваться. Я слышала, раньше ты слыл шутником, и Юлия Николаевна хвалила твои

математические способности, — сделала я еще одну попытку образумить строптивого мальчишку.

— Достали все меня! Я не претендую на остроумие. Не мастак я в литературе. Обрыдло, осточертело все! Надоели высокомерные сожаления взрослых. И ты туда же. В старомодный маразм впала? Выдрючиваешься? Нахваталась дурацких фраз, умную из себя корчишь, — не отступался Гошка.

И завелся пуще прежнего, бешено сверкая глазами.

Мне не хотелось ссор в праздничный день, но и оставить за Гошкой последнее слово я не могла.

— Как видишь, лень твой не единственный изъян. Совсем с тормозов слетел! Я понимаю, ты слишком умен, но сегодня мне не до твоих умозаключений, — съехидничала я. — Ко всему прочему мне неохота с тобой целую вечность спорить. У нас не разговор, а сюрреалистический кошмар, как говорил один лектор-искусствовед. Обмен летучими фразами закончен. Не устраняйся от школьной жизни, а, в общем, живи как знаешь, — примирительным тоном сказала я и резко оттолкнулась палками.

Лыжи стремительно и хрустко понесли меня с горы. Только чувства полета, легкости и невесомости уже не было.

После обеда пришла в школу. Одноклассники встретили привычным шумом. Они уже настроились получить удовольствие от ритуала: таскать именинницу за уши. Вошел Петр Андреевич, учитель математики.

— Что же вы ее вверх за уши тащите, она и так всех в классе переросла. Вширь ей пора раздаваться, а то ведь, как камыш на ветру, гнется, — сказал он с улыбкой.

И ребята дружно занялись процедурой растягивания ушей в стороны. Наконец, я взмолилась:

— Мой день рождения, а развлекаются все, кроме меня. Пощадите! Хватит!

По традиции каждый урок начинался с того, что дежурный вставал и сообщал учителю о дне рождения и от имени класса просил не вызывать именинницу к доске. Учителя улыбались, поздравляли и выполняли просьбу коллектива.

На последней перемене пришла старшая пионервожатая. Моя рука привычно вскинулась в пионерском приветствии, и я с царственным спокойствием приготовилась терпеть положенные мне почести. Сердце билось с торжественной неторопливостью, подобающей данному особо важному событию. Слова вожатой были до самозабвения ярки и до неприличия восторженны. Я попыталась остановить поток красноречия, но вожатая шутливо заявила: «Всегда получай заслуженные лавры, а то другим достанутся». Потом поздравила меня, вручила книгу за победу в олимпиаде по математике и покровительственным тоном продолжила извергать неистощимый запас разнородных сентенций.

— Со всей очевидностью могу утверждать, что тебе пора подумать о подготовке к вступлению в комсомол, — неожиданно выдала на-гора вожатая. — Прозябание, унылость и пресность чужды тебе. В этом дашь фору многим. Не отлыниваешь, всегда неукоснительно выполняешь поручения. Имеешь положительные душевные особенности, не отрицаю уникальную необычность...

— Это вы про поведение? — с понимающим стыдливым взглядом спросила я. А сама тут же подумала: «О нем речь. Ежу понятно!»

— ...Учишься отлично, редактор классной и член редколлегии школьной газеты. На хор ходишь, со стихами на праздниках выступаешь, — не обращая внимания на мой вопрос, проникновенно продолжала вожатая.

Я застенчиво расцвела и смущенно улыбнулась.

— Ой, Аня, хватит перечислять! Я сама в конце года отчет по пионерской работе сдам, — дружески, но почтительно остановила я бесконечный монолог.

А сама подумала беспечно: «Не очень-то я верю в наши взаимно бескорыстные отношения. Зачем трепаться? К чему длинная прелюдия? Новое поручение для меня приготовили? Так давайте. Главное позвольте его одной выполнять, чтобы обеспечить мне независимость».

А вслух посетовала искренне: