Надежда
Шрифт:
— ...Чумная девка, наследства лишишь!
— Обормот чертов! Я вам не Шапена! Нечего трогать малолетних! У самого, небось, дети есть? Может, и девочки? Папаша хренов! А если вашу дочь кто захочет лапать, вы рады будете? Или чужих можно? Нравственный урод. Вы не человек — скотобаза чертова! Таких неуемных обезвреживать надо, — кричала я в запале. Откуда и слова такие брались?
— Хватит паясничать! Прекрати канонаду! Вот бесенок! Чья такая привередливая и языкатая выискалась? — раздосадованно спросил комбайнер, придя в себя.
—
— Василия Тимофеевича, что ли? Родня моя! — удивился Петрин.
— Мне такой родни задаром не надо! — выпалила я.
— Рехнулась совсем? Оставь глупый гонор. Не хули человека, доподлинно не узнавши. Не суди да не судима будешь. Не чурайся своих. И не кидайся родственниками! — возмутился комбайнер.
— Отличная у вас позиция: покрывать гадкое поведение! Хорошей родней не кидаюсь, в подонках не нуждаюсь, — отрезала я, все еще полыхая злостью.
— Рад буду отделаться от тебя. Предостаточно насолила своим вредным характером. Мне надоели причуды капризной барышни. Неоценимую услугу окажешь, если уберешься отсюда! Поскорее испаряйся с моего поля, — сквозь зубы процедил комбайнер.
— Вольному воля! Что до меня, то с величайшей радостью! Это мой последний рейс к вашему комбайну, — рассмеялась я и испытала при этом злое удовлетворение.
Не желая больше продолжать перебранку, я залезла в кабину машины, и захлопнула за собой дребезжащую дверцу, чтобы обрести некоторое спокойствие. Сижу и от вынужденного безделья размышляю: «И как такого в парторги выбрали? Надо разузнать у девчонок. Вот, наверное, почему отец с колхозных партсобраний злой приходит. Ему стыдно и обидно подчиняться дураку и лодырю».
Прикатил трактор, в прицепе которого, громко распевая песни, стоя ехали взрослые девчата и ребята. Тракторист остановил свою «кочегарку», черным дымом застилавшую дорогу. Девчата высыпали на поле и стали дразнить ребят. Те тут же откликнулись, поднялся галдеж, потом у них получилась свалка. Девчата закатывались от хохота, словно их кто-то щекотал. Одна, самая шустрая, кричала: «Ой, сойду с ума, не смеши, а то я рассыплюсь на запчасти, тогда тебе придется меня заново собирать и как трактору профилактику устраивать!»
Веселье приняло вольный, даже разнузданный характер. Молодежь долго каталась в куче соломы, а потом все попарно разбежались под маленькие, только что сброшенные комбайном копенки. Я не понимала беззаботного поведения девушек и беззлобно фыркала: «Нашли время в соломе кувыркаться, будто работы мало. В колхозе я всюду натыкаюсь на что-либо ни с чем несообразное и глупое». Мне стало неинтересно смотреть на «приблудную» компанию, и я ушла собирать цветы на обочине.
Было тихо и тепло. Лучики солнца скользили по желтой щетине сжатого участка, напоминающей ровную стрижку под «ежик». Я увидела любимую гвоздику. Мысли немедленно поплыли в круг привычных ассоциаций. Вспомнился лесной детдом. Сердце вздрогнуло. Слегка закружилась голова. «Витек! Дружок мой,
Вдруг слышу за спиной топот сапог. Испугалась их решительного неритмичного громыхания и на всякий случай спряталась за копной. Гляжу: бежит штурвальный «Каменда». На некрасивом лице сильное волнение. Я успокоилась и вышла из укрытия. Парень увидел меня, остановился и попытался выровнять дыхание. С его лица сошло беспокойство. Он смущенно опустил глаза и, круто повернувшись на месте, пошел назад. Из-за соседней копенки появился шофер и пошел вслед за штурвальным.
— Неужели за меня испугался? Так мне нечего бояться, — недоумевая, подумала я. — Какой хороший заботливый парень! А на вид угрюмый.
Я знала его. Возле сельского клуба часто видела. Ему лет семнадцать. Никогда не слышала от него матерных слов. Он не откликался на пошлости дружков и был постоянным объектом их издевок. Ребята млели от взаимного восхищения и никому не прощали откровенного неодобрения их вульгарных манер и заковыристых шуток. Я сочувствовала нескладному безответному парнишке и часто ловила его грустные, смущенные или растерянные взгляды. Я понимала, что неуютно ему в развязной компании. И кличка у него какая-то особенная, на иностранный манер. Что она обозначает? Почему он так болезненно на нее реагирует?..
Еще немного погуляла в посадке и подошла к машине. А всех, кроме шофера, след простыл. Ни живой души вокруг! Я туда-сюда. Кричу. От девчонок ни слуху ни духу. Нельзя сказать, что я испугалась, но была крайне озадачена и поэтому, устремив на Николая настороженный взгляд, спросила как можно спокойно:
— Где мои подружки?
— На тракторе уехали, — развязно загоготал он.
— Бросили меня?! — взбунтовалась я.
— Не докричались. Далеко ты за цветочками ушла, — ухмыльнулся шофер.
Мне не понравилась его ухмылка, но я промолчала. Комбайн, делая очередной круг, скрылся за лесополосой. На безлюдном поле я почувствовала себя одиноко и тоскливо. Настроение окончательно испортилось. От беспомощности и обиды хотелось плакать. Как неприкаянная я бродила вокруг машины и злилась: «Везет как утопленнику. Мне теперь одной разгружать машину? Ну и черт с вами! Обойдусь! Не очень-то нуждаюсь в таких помощниках!»
«Не вижу в поведении девчонок злого умысла. Скорее всего, это их очередная глупая шутка», — успокаивала я себя.
— Подруливай, — весело подмигнув, предложил мне шофер.
Я увидела в кабине фрукты, удобно пристроилась рядом с Николаем, уплетаю сливы, а сама продолжаю в мыслях возмущаться поступком девчонок. Время шло. В моей душе начало твориться неладное. Я испытывала беспокойство, но не находила ему особых причин. Что-то неуловимое, невыразимое словами теснилось в груди и беспрерывно раздражало.
— Отчекрыжь изрядный кусочек вон того лакомства и в рот мне положи. Не могу еду брать грязными руками, — игриво заговорил Николай, указывая на приличный шмат сала.