Надежда
Шрифт:
Я не влюблена в мальчика. Мне просто очень приятно видеть его рядом, замечать затуманенный взор, ощущать сдержанную нежность его глаз. Никаких бурных эмоций, страданий и других сумасшедших атрибутов любви. Но почему-то мне казалось, что он немного боится себя, своего непонятного волнения.
Костя сидел по-турецки, на расстоянии вытянутой руки от меня, травинкой водил по доске, будто записывая свои мысли, и улыбался. «Какой милый, светлый, как весенний тополек», — подумала я... и... очнулась. Четко не осознаю себя. Надо мной глубокая синь неба. Тишину нарушил крик неизвестной птицы. Я вздрогнула. Лежу на мостике, на спине. Ноги в воде. Не пойму, в чем дело.
Окончательно пришла в себя. Испуганно вскочила.
— Не сердись, я же тебя не обидел, — сказал он мягко.
— На себя злюсь. Что произошло? Почему?
— Сомлела ты на минуту, будто в обморок упала. Я сначала испугался, а потом вспомнил рассказы моей бабушки об ее юности. У них в пансионе девушки часто в обморок падали от избытка чувств. С бабушкой тоже такое случилось, когда ей сообщили, что познакомят с будущим мужем... Я знаю: ты городская, нежная.
— Это не зависит от того, городской человек или сельский. Я теперь тоже и косить, и дрова колоть умею.
— Это все внешнее. Ты внутри другая, ты как моя бабушка. У нее была чувствительная, тонкая натура.
— Но я вовсе не волновалась! На меня природа всегда головокружительно действует. А здесь изумительно красиво! Мне вдруг показалось, что это место совсем не связано с селом. Оно обособленно и живет своей прекрасной уединенной счастливой жизнью!
— Я бываю здесь, когда мне очень грустно или очень хорошо. Даже зимой. Латак никогда не замерзает из-за теплых сточных вод маслозавода. Я назвал этот романтичный уголок «Причалом судьбы».
От волнения я не заметила, что Костя все еще держит меня за руку.
— Пожалуйста, никому про то, что здесь случилось, не говори. Поклянись!
— Ты же знаешь, что не расскажу. Не склонен распространяться. Только ведь ничего и не случилось, — добавил он тихо.
— Не успокаивай! — вдруг опять вспыхнула я и побежала.
«Гадко! Противно! Почему не контролировала себя? Позор!» — заводилась я все сильнее. Лицо пылало, путались мысли. Хотелось каким-то образом быстрее освободиться от осаждающего раздражения. Как была в платье, прыгнула в воду и поплыла. Река сразу охладила мою горячую голову. Ко мне вернулась уверенность. Слышу голос Кости:
— Плыви назад. Переоденься. Я оставлю пиджак на берегу.
Я представила себя в пиджаке, из которого торчат тощие ноги, и ответила:
— Одна пойду.
Костя не стал спорить.
Подходя к дому, еще издали разглядела на лавочке силуэт.
— Костя? Ты? Все в порядке. До свидания, — коротко сказала я.
— До свидания, — эхом в тишине откликнулся Костя.
В этот момент я подумала, что не смогу с ним дружить, потому что он видел меня слабой... Я настолько панически боюсь быть или казаться плохой, что не хочу ощущать теплые чувства к этому милому юноше, не хочу повторения неподвластного мне проявления организма. Внезапно я поняла, что корни этого страха находятся в далеком детстве, когда нас называли подкидышами, а наших матерей... На сердце стало тревожно, безрадостно и очень грустно. Жаль. Очень жаль. Костя такой хороший!
СОЛДАТСКИЙ ВАЛЬС
Я в городе, точнее на его окраине. Раннее утро.
Дома из-за деревенских забот слишком редки мгновения красоты, способные встряхнуть душу. А сегодня здесь у меня целый день свободы и радости! Конечно же, проведу его на природе!
Сразу за домиком, где живет подруга матери, начинается лес. На пригорке стройные, высокие до небес сосны приветливо кланяются мне пушистыми верхушками и машут могучими узорными лапами, призывая в прохладные, ласковые, пахучие объятья. Под ногами буклированные
Лес встретил меня яркой зеленью, мягким обволакивающим теплом и радостным гимном — десятками разноголосых трелей. Здесь хозяйничают птицы, а я их гостья.
Передо мной сухой дуб. Серенькая птичка неторопливо перебирается по стволу снизу вверх, внимательно изучает оголенные участки и деловито обстукивает их крепким клювом. Обнаружив что-то на толстом суку, она принимается яростно долбить его так, что опилки летят во все стороны.
Растущая рядом старая мохнатая сосна удивляет меня обилием гнезд на ветвях. Вот сорочьи шапки. А это чьи корзиночки с детскую ладошку? Как зовут маленьких хлопотливых буро-оранжевых птичек? Они то стремительно падают вниз, словно осенние листья, то снуют между веток. Когда на миг замирают на ржавом стволе сосны, то будто исчезают из поля зрения, пропадают, а потом снова, весело попискивая, носятся вокруг своего родного дерева, поражая всплесками ярких крылышек.
Подошла к березняку. Странно! Никогда не замечала, что березы в лесу совсем не такие, как в городе. Очень мало тонких нежных веточек. Крепкие ветви уверенно пробивают себе дорогу к солнцу. Пробираюсь сквозь густые высокие травы. Встала рядом с одной колючкой и кончиками пальцев с трудом дотянулась до маковок верхних, начавших распускаться бутонов. Зверобой мне по пояс. Заросли иван-да-марьи и ландышей заполонили все свободное пространство. На пользу им дожди.
Гортанный крик вороны покоробил меня. Что она здесь делает? Видно достаточно в этом месте еды, раз предпочла лес городским помойкам. Птица не унималась. Я прижалась к дереву и замерла. Оказывается, растревоженная мамаша противно и зло каркала, прогоняя меня от гнезда. Уже через минуту, успокоившись, она, нежно воркуя и тихонько каркая, заботливо кормила своих птенцов.
Вдруг дятел рассыпался частою дробью. Будто не пищу ищет, а с наслаждением музицирует! Две пестренькие птички, склонив головки, с любопытством рассматривают сидящую на пеньке старушку с корзинкой и весело щебечут. Мне чудится их разговор:
— Видишь, седая тетка сидит. Устала, наверное.
— Не скачет. Перышки не топорщатся. Старая уж.
Я улыбаюсь своим глупым мыслям и иду дальше. Сквозь просветы в молодом ельнике разглядела речку. Заторопилась к ней, увязая в песке.
У самого берега над водой проплывали клочья тумана. Быстро редея, они устремлялись в небо и вовсе пропадали из виду. А вдали, открывая мыс, лесок и строения, туман медленно уползал за горизонт как огромное живое существо. Заводские трубы тоже проявлялись не сразу. Их верхние части долго висели в воздухе странными призрачными видениями. Они походили на маленькие действующие вулканы, непонятно зачем птицами взмывшие в небо и застывшие там. Кудрявый красновато-серый дым причудливо курился над ними, придавая еще более загадочный, таинственный вид. Туман медленно стекал вниз, и постепенно четкие контуры труб дорисовали картину заводского поселка.
Присела у берега на корточки. На песке растет только красноватый птичий щавель, да кое-где чахлая земляника распустила тощие блеклые усы. Здесь, в низине, совсем тихо. Дыхание воды таково, что не вздрагивают даже тончайшие нити водорослей. Слабое колебание воды замечаю только по еле заметным светлым бликам на ее поверхности.
Легкое металлическое позвякивание нарушило тишину. Словно бубенцы вздрогнули. Звук чистый, короткий. Поразительно! Никогда такого не слышала. Смотрю: на кусте ивы птичка замерла, как пучок из сухих и свежих листьев. А рядом с ветки на ветку перескакивает совсем крошечная, неприметная серенькая птаха. Кто из них издавал столь прелестные звуки? Подумалось: «Как мало я знаю о родной природе!»