Надежда
Шрифт:
Лена не ответила на мое предложение. Она опять погрузилась в себя.
— Знаешь, бывает такое, когда внутренние проявления многих читателей совпадают с чувствами героев книг, пусть даже их авторы из пятнадцатого века, значит эти произведения талантливые. А бывает, писатель изображает жизнь вроде бы зримо осязаемо, но непостижимо для обычного человека, значит, он гениально пишет. Так мне кажется, — заговорила Лена отвлеченно, будто сама с собой рассуждала.
Опять длительное молчание.
— Не понимаю, как можно не любить читать! Разве не у всех с рождения в мозгах и душах присутствует шелест страниц, и желание прожить тысячи чужих, ярких жизней? — это Лена спросила.
Я ответила как могла:
—
Лена отозвалась:
— Мой Саша правил не знает, но пишет на редкость грамотно, а вот его друг зубрит, только все равно по тридцать ошибок ляпает.
— Мало зубрит, — рассмеялась я.
— А знаешь, мой друг Сашка недавно сказал: «Меня тоже коснулась эта зараза», — вдруг вспомнила Лена. — Послушай, что он сочинил:
Ветер свистит в ушах,
Жизнь все равно хороша!
Даже когда побьют,
Душу мою не сомнут!
— Веселый он у тебя, — обрадовалась я, подумав, что настроение подруги улучшается.
— Развеселый, аж некуда. У него период уверенности в реальности возвышенных убеждений, она у него проявляется в естественной жажде свершения благородных поступков, — хмыкнула Лена и отвернулась.
Я поняла, что это означает: «Не приставай больше на эту тему». «Не вышло!» — отметила я про себя и повела разговор о другом.
— Лена, мне кажется, что здесь, в деревне, я ни капельки не поумнела. Просто выросла, научилась выполнять любую деревенскую работу. И все! Понимаешь? И все! Это ужасно. Я не нашла ответы на свои вопросы. Я тупею от однообразной домашней работы, поглощающей все свободное время. Я еще в пятом классе поняла: «В город хочу». Может, будучи взрослой, наверстаю то, что упускаю сейчас. Как и раньше, я часто убегаю от своих грустных проблем в царство белых облаков или в книжные мечты. Знаешь, я недавно по радио услышала хорошее выражение: «Библиотека — место, где человечество напрягает мозги, а душой отдыхает». Здорово сказано! Правда?
— Правда. Душа тоже трудится. Ей слишком часто приходится учиться через страдания, — с дрожью в голосе пробормотала Лена.
А я уже «завелась»: «Книги восполняют нехватку романтики в нашей жизни, жажды приключений, желания видеть мир ярким, героическим, добрым, честным, загадочным. Они наполняют нас прелестями», — так говорила ваша учительница Лидия Ивановна. Я четко знаю: дома я робот, а в книжках — герой. Я проживаю жизнь каждого любимого героя, вместе с ними упиваюсь очарованием моря, ужасами ночной пустыни. Взбираюсь на мачту и первая вижу на горизонте спасительный корабль. Я выслеживаю гада-предателя, ползаю на коленях по грязи и побеждаю! Как я любила книгу «Принц и нищий», как я верила и радовалась доброму концу этой трогательной грустной, но прекрасной истории!
Боже мой, как я люблю читать, плыть по волнам музыки слов! Однажды, перечитывала свой рассказ «Лоси» и вдруг почувствовала то же самое. Я поплыла! Это было счастливейшее из мгновений! Иногда замечаю, что мое воображение ярче, чем фильм, который я вижу по мотивам того или другого произведения. Помню, как однажды после культпохода говорила брату: «Фильм красивый, но режиссер не понял главного: способности любящей женщины к самопожертвованию!»
А фильм «Вий» мне очень понравился, но чудовища не напугали. Когда я читала Гоголя, в моем теле дрожала каждая жилочка! Такие картины рисовались в голове! Дело доходило до того, что я в страхе срывалась с места и бежала на кухню, к бабушке. А если читала ночью, когда черные тени
Если бы не Гайдар, Гоголь, Горький, Майн Рид, я не знаю, что было бы с моей душой? Она представляла бы собой незаполненную «черную яму» тоски. Без них я была бы не ребенком, а маленькой скучной тоскливой старушкой или заводной игрушкой, способной только выполнять приказы.
Правда, последнее время меня стали больше интересовать размышления Льва Николаевича Толстого, и еще Достоевского. Ох, и умные! Лермонтова обожаю до потери пульса. В нем слились воедино: неожиданность, бунтарство, трагизм. В этом его прелесть. Он бы меня понял! Представляешь, описывал мучения души легким дыханием строк. Соединял, казалось бы, несоединимое. Потому, что талантлив. А Чехов любую проблему сжимал как шагреневую кожу. В несколько строчек мог запихнуть огромный смысл. Но для меня он пока слишком серьезен и сух, поэтому кажется скучным. Не доросла я до его понимания.
Мне кажется, в писателях, помимо всего прочего, важна несхожесть. И чтобы через века не постарели их произведения, как пьесы Шекспира. У гениальных произведений нет срока давности. И память о великих подвигах и талантливых людях бесконечна. Интересно, Лермонтов входит в их число? Хотелось бы.
Лена слушала молча.
— Меня опять занесло? — опомнилась я.
— Нет, хорошо говоришь.
— Не шутишь?
— Мы Сашей тоже так думаем. Жаль, что нет книжек про нас. Вот если бы кто-нибудь про мою жизнь так написал, чтобы такое никогда-никогда не повторилось с другими детьми, — грустно пожелала Лена.
Я помедлила и все же решилась быть откровенной до конца.
— Одной тебе раскрою мой самый большой секрет: я мечтаю написать про таких, как мы. Я даже слово себе дала и когда-нибудь обязательно сдержу его, — скрывая смущение, прошептала я.
— Поклянись! — вдруг резко, напористо вскрикнула Лена и спохватилась, заговорив извиняющимся тоном. — Понимаешь, мне легче будет жить, если поверю в твои слова.
— Клянусь, — чуть дрогнувшим голосом произнесла я.
И мы, уколов пальцы шипом акации, молча соединили свою кровь. Это была моя вторая клятва. И она тоже была главной.
— Я так счастлива! — воскликнула Лена искренне, с тихой глубокой благодарностью.
В ее глазах стояли слезы.
— Лен! Не журись, прорвемся! Мы будем счастливы! «Не вижу ликования народных масс!» — весело процитировала я чью-то понравившуюся мне фразу.
Лена улыбнулась и протянула ко мне руки. Мы впервые обнялись.
С БАБУШКОЙ В КИНО
Витек! Сегодняшний день начался обыкновенно. Сначала доставала из подвала остатки прошлогодней свеклы. Опускалась в подвал, быстро набирала коренья в корзину и пробкой вылетала наружу, чтобы отдышаться. От метана сильно колотилось сердце и перехватывало дыхание. Пока несла овощи в сарай — приходила в себя и снова ныряла в подвал. Корзин двадцать получилось. Потом натаскала из колодца четыре бочки воды, рассортировала и замочила овечью шерсть. Полощу, воду беспрерывно меняю. Шерсть в грязи, в навозных комках. Вонища на весь двор! А что поделаешь? Если летом не постираю, зимой нечего будет прясть.