Надежда
Шрифт:
Горит свеча дрожащим светом,
Вокруг детдомовцы сидят.
Они ведут о том беседу,
Как будут дальше выживать.
Одна девчонка боевая
Склонила голову на грудь.
В тоске по матери родимой
Не может, бедная, уснуть.
Зачем меня ты родила?
Судьбой несчастной наградила,
Зачем меня совсем забыла?
Над нами местные смеются,
Нигде проходу не дают.
И только слышим их укоры:
«Опять детдомовцы идут».
Низкий голос звучал как из подземелья. Пронзительные, незамысловатые слова впивались в голову и сердце.
— Ну, как? — осторожно спросила Лена.
— С чувством пишешь. Можно я немножко кое-где подправлю, чтобы в рифму было? Смысл не нарушу. Честное слово!
— Ладно, — неохотно согласилась Лена. — История подлинная, полностью достоверная. Не испорть.
— Послушай мои рифмовки, — попросила я.
— Давай, — как-то вымученно улыбнулась она.
Я тихо заговорила:
Я не жду от жизни ярких зорь,
Сполохов восторженных и сложных.
Я хочу семьи простой узор
И друзей веселых и надежных.
Роняю слова как осенние листья.
Тоскою измотаны горькие мысли.
Бумага приемлет любые стенанья:
И слезы, и радость, и сердца признанья...
Во тьме величественно дыбились тополя. Мы молча, терпеливо ожидали следующего явления луны на чернильном небе.
— Хочешь, сейчас напишем стихи так: только по две строчки из каждой строфы, а потом листочками поменяемся? Ты закончишь мои четверостишия, а я — твои. Мы так еще в младших классах играли, — предложила я, желая внести хоть какое-то оживление в наши взаимоотношения.
— Ладно, — без энтузиазма сказала Лена.
Присели на подоконник. Там светлее.
Строки стекают кровавыми каплями
С раненой детской души...
Болью распятое детское счастье
Стонет, страдает, кричит...
Его глаза, как два укола в мозг,
Оставили отметины навечно...
Глаза в глаза, как выстрелы в ночи,
Как лезвия жестокие, блеснули...
Утро разбросало жемчуга росы,
И дышали травы изумрудной влагой...
Зарницы — сполохи кровавые.
Прохлада реки обнимала,
Как нежные руки твои...
Волшебные глаза небес чаруют нас в ночи.
Ликует день улыбками друзей...
Обласканный солнцем пригорок зацвел...
Яркие листья, как искры надежды,
Дарит мне осень в лесу...
Мечты и желанья прозрачны и чисты —
Я с детства такие люблю!..
— Хватит писать, — резко сказала Лена и подала мне свой листок. Читаю.
«Она молчит о том, что маму ждет,
Что душу рвет жестокая обида...
Со злом гляжу на мир чудес.
Задернута душа болезненной тоской...
Я струна, натянутая детством,
Людьми бездушными, коварными и злыми...
Ложь ядовитые иглы вонзает
В нежные души ребят...
И только стоны бездны жуткой
Мне голову сжимают по ночам...
Пронзительных строчек усталая боль...
Как тоскою детей,
Запорошенный снегом детдом...
Машины — желтоглазые звери в ночи...
Хрустальный храм несбывшейся мечты...
Грусть, как тень, за мною бегает...
— Не буду играть! Хватит марать бумагу, — Лена вдруг резко вырвала у меня из рук свой исписанный листок.
Я почувствовала нарастание раздражения в ее настроении и не стала настаивать. Помолчали. Я первая не выдержала и осторожно возобновила беседу:
— Один раз я написала стихотворение о своем знакомом детдомовском мальчике и отдала в нашу местную газету. Редактор стих переделал, сделал его гладким. Но исчезла нежность и боль, разорвалась еле уловимая нить чувствительного. Понимаешь: читаю, и мне уже не жалко того мальчика.
Лена продолжала сидеть понуро.
— Послушаешь стихи моей старшей сестры Люси? Она Есенина обожает! — попыталась я вывести подругу из состояния отчуждения.
Не получив ответа, начала читать.
Лист березы с желтизной —
Пролетело лето.
С августовской синевой,
С песней недопетой.
Паутина тут и там
В капельках-дождинках.
Бродит осень по кустам