Надежда
Шрифт:
— Почему у соседей шерсть чистая? — спросила я бабушку, которая на крыльце перебирала гречку.
— Перед стрижкой овец загоняют в речку или озеро, чтобы грязь размокла, потом их скребут и моют. Нашим старикам из Обуховки такое уже не под силу. Не могут они с застарелым радикулитом в воде стоять, — объяснила бабушка.
После стирки разложила шерсть на крышу и принялась готовить побелку для сараев и хаты. Тут в гости пришла городская двоюродная племянница отца с сыном, и я повела ее шестилетнего малыша на речку. Миша большой, толстый, с ослепительно белой кожей и кудрявыми пшеничными волосами до плеч. Его тут же окружили местные юркие,
— Пацаны, городской он, неприспособленный.
— А... — понимающе протянул самый маленький, который был на голову ниже Миши.
— Сколько тебе лет? — поинтересовалась я у малыша.
— Пять, — бойко ответил он.
— Читать умеешь?
— Так я же еще в школу не хожу.
— А Миша с трех лет читает.
На мальчишек мое сообщение не произвело ожидаемого впечатления.
— Надо учить его плавать, а то как же он утей да гусей домой пригонит, если они на тот берег переберутся? — солидно посоветовал самый старший, семилетний Гаврик.
— Конечно, надо, — согласилась я. — Его в городе в бассейн водить будут.
— Глупости! Пусть здесь, на воле, учится.
— Он стерильный. Наглотается микробов, заболеет, а потом что с ним делать? — возразила я.
Сижу на берегу, с Миши глаз не спускаю, а сама вчерашний день вспоминаю. Выборы проходили в местный Совет. На всю улицу гремела музыка из репродукторов. Радостные и нарядные люди раскланивались друг с другом. Во дворе школы — ну прямо-таки бал! Мужики в брюках, заправленных в начищенные до блеска сапоги. Даже пожилые женщины туфли старой моды из сундуков повытаскивали, яркие полушалки на плечи накинули и бойко так плясали. А самые старые — на лавочках пристроились и зорко глядели на молодых из-под белых платочков. Заливистым гармошкам вторили веселые девчата.
Проголосовав, люди не уходили домой: надо же всех знакомых увидеть, об их жизни расспросить. Мужчины, конечно, о политике степенно беседовали. Малышня промеж них задиристо носилась, заводилась от музыки и от всеобщего ощущения праздничности. Девчата с ребятами перемигивались, сговаривались на вечерние развлечения.
Наша бабушка в числе первых к урне сходила и, как всегда, быстро возвратилась домой. А ведь, по сути дела, это единственный праздник, когда она в люди выходит. Даже на Пасху дальше своей улицы не бывает. К соседкам стала иногда выходить, когда мать купила ей черную плюшевую курточку, какие носят многие женщины нашего села. Сменила, наконец-то, затертую фуфайку.
Родители совсем о бабушке не думают. Домработницу себе нашли! Должны же быть у человека хоть какие-нибудь маленькие личные радости? Все! Сегодня же вечером поведу ее в кино. «Заначки» на два билета хватит...
Миша запросился к маме, и мы вернулась домой. Я тут же пригласила бабушку в клуб. Она сначала даже не поняла, о чем я веду речь. А когда, наконец, вникла, то еще больше растерялась и замахала руками, возражая.
— Бабушка, я не на станцию, в сельский клуб вас зову. Он же рядом!
— Нет, нет, что ты, бог с тобой! Куда я, старуха, пойду?
Я
— Какая вы старуха! Вам же не восемьдесят!
— Никуда, кроме магазина, не хожу. Давным-давно отвыкла развлекаться, — продолжала возражать бабушка.
— В клубе много женщин постарше вас бывает, — настаивала я.
Бабушка долго сопротивлялась. Я чувствовала, что она очень хочет пойти, и не понимала, что ее удерживает.
— Бабушка, мне сделайте удовольствие. Ведь вместе пойдем, а? — уговаривала я.
Наверное, мои последние слова переломили ее неуверенность, она глубоко вздохнула и согласилась. Я никогда не видела, чтобы бабушка к колодцу выходила в мятом платье. А тут она вовсе поразила меня своей щепетильностью: и складочки на темно-зеленой юбке проверяла, и в тон платочек целый час подбирала, и волосы в пучок несколько раз заправляла. Я терпеливо ждала. Стоило ради такого события.
Шла она по улице неторопливо, в боязливо-взволнованном настроении. Ноги в черных туфлях на маленьких аккуратных каблучках ставила осторожно, будто выискивала сухое, чистое место. Платочек в руках нервно теребила. И ко лбу, и к губам его прикладывала, и за манжет бледно-лимонной кофточки засовывала. Потом прошептала: «Будто в церковь иду... после стольких-то лет!»
С фильмом не повезло. Пленка беспрерывно рвалась, и после яркого всплеска на экране мы долго сидели в темноте. Ребята свистели, требуя «бракодела на мыло». Потом пленка шла вверх ногами и не в резкости. Даже я толком не поняла сюжета. Вышла из клуба рассерженная. Обидно было. Первый раз привела бабушку, а пьяный киномеханик устроил «пенку во всю стенку».
Я хотела посочувствовать бабушке, но вдруг увидела, что она возбужденная, улыбающаяся. Светились глаза. Алели щеки. У нее было мечтательное лицо счастливого человека! Будто в Большой театр сходила, а не в клуб-сарай! По дороге домой она рассказывала, как после свадьбы смотрела с мужем «туманные картины», которые «крутили» даже без музыкального сопровождения.
И я поняла, что с тех пор она ни разу не была в кино. Подступили слезы, но я не позволила им появиться и потревожить бабушкиного счастья. Наверное, ей не важно было содержание фильма. Посещение клуба на короткое время вернуло ее в яркие счастливые мгновения молодости, освещавшие всю ее дальнейшую нелегкую жизнь. Она заново их пережила. Наверное, через полвека они казались ей еще прекраснее, еще радостнее.
ТРИ СУДЬБЫ
Еще в первую зиму приезда в деревню я полюбила разглядывать старые фотографии в альбоме родителей. Тогда-то и увидела на снимке девочку, очень похожую на мою детдомовскую подругу Лилю. Я даже опешила от неожиданности и осторожно спросила у матери:
— Ее зовут Лиля?
— Нет, Галя. В девятом классе учится. В природе часто встречаются двойники, — объяснила она.
На следующий день я отыскала Галю в школе и с тех пор издали наблюдала за нею, представляя своей подругой. Наверное, это смешно, но я всегда ищу людей, похожих на моих старых друзей. Случается, что нахожу и отношусь к ним с большим вниманием. На сердце теплеет, когда их вижу.
В последнее время радости от встреч с Галей мало. Я часто вспоминаю ее школьницей и пытаюсь понять причину ее трагедии. Вот она черноглазая, белолицая, пухленькая девушка. На лице — безграничная доброта. В движениях — мягкость, плавность. И кто бы ожидал от нее твердости и самоотверженности?!