Надежда
Шрифт:
– Значит, он не мой отец? – спросила я упавшим голосом.
– Не знаю я, детка, ничего не знаю! – твердила раздосадованная тетя Даша. – Кто отец ребенка, только мать знает, вот и поговори с ней. А я ничего не знаю. Недаром мой Вася говорит, что у меня язык, как помело. Обижалась я на него всю жизнь, а теперь сама вижу, что он прав был.
– Мама, – перебила ее Валя, – хватит причитать. Дай одеяло, видишь, как она дрожит? А я пойду чай приготовлю.
– С малиной и мятой сделай! – крикнула ей вдогонку тетя Даша.
– А
– Но я же Андреевна… – Сидя на диване и дрожа то ли от пережитого стресса, то ли от страха, то ли от неожиданной новости, размышляла я. – Значит, он меня удочерил?
– Я же говорю, Паша, не знаю я, ничего не знаю, – стояла на своем тетя Даша.
– Но ведь у нас с мамой одинаковая фамилия. Мы обе Романюк, а отец и мама брак не регистрировали, он Гаврилов, Гаврилов Андрей. Тогда почему я Андреевна, если я родилась до встречи мамы с ним? – Я продолжала вслух размышлять, но ничего не складывалось.
– Не забивай, детка, голову глупостями, – заботливо кутая меня в одеяло, сказала тетя Даша. – Попей чаю и приляг. Вот, возьми две таблетки валерьяночки, они помогут тебе успокоиться.
Я машинально протянула руку, взяла таблетки, проглотила их и выпила чай, не чувствуя вкуса. Положив голову на подушку, я прикрыла глаза, а тетя Даша с Валей задернули шторы и тихонько вышли. Теперь я не могла понять маму. Что же ее держало? Почему она захотела быть с этим человеком, который даже не приходится мне отцом? Почему она терпела мои и свои унижения столько лет? Чем больше я думала, тем больше вопросов возникало, и ни на один я не находила ответа. Меня перестала бить нервная дрожь, по телу разливалось приятное тепло, и меня охватила легкая дрема. Вскоре я почувствовала, что попала в крепкие объятия сна…
– Паша, доченька! – услышала я рядом знакомый и такой родной голос мамы. – Просыпайся.
Я подняла тяжелые веки и увидела маму.
– Мамочка! – Я обхватила ее за шею и готова была вновь расплакаться.
– Девочка моя, вставай, надо идти домой. – Мама протянула мне мои очки, и я благодарно улыбнулась ей.
– Куда идти?
– Домой. Куда же еще?
– Я не пойду, – сказала я, с ужасом представив встречу с отцом.
– Не останешься же ты здесь. Надо идти домой, – ласково, но настойчиво говорила мама, поглаживая меня по волосам.
– Он там? – спросила я.
– Никого нет дома. Только ты и я. Вставай, пойдем.
Мне ужасно не хотелось возвращаться домой. Я готова была бросить все и бежать на край света, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Но у мамы были такие грустные, несчастные глаза, и в них читалась такая безысходность, что в следующее мгновение я готова была уже прыгнуть в геенну огненную, лишь бы в этих глазах хоть на миг засветились искорки счастья.
– Мамуль, – я подбадривающе ей улыбнулась, – пойдем
– Даша, спасибо тебе, родная, – сказала мама, прощаясь с соседкой.
Тетя Даша молча кивнула и вытерла набежавшую слезу своей мягкой, пухленькой ладошкой.
Я постаралась не показать маме, какое волнение охватило меня, как только я переступила порог дома. Зайдя в свою комнату, я не увидела на полу разорванного топика, в котором мне пришлось походить всего несколько счастливых минут. Я молча сняла Валин халат и надела блузу, застегнув доверху все пуговички. Сверху я надела широкий длинный сарафан, скрывший все прелести моей тоненькой фигурки, и стала похожа на огородное пугало. Удивительно, но мне сразу же стало спокойнее, и я почувствовала себя увереннее.
– Мама, что сказали тебе врачи? – спросила я, вспомнив, где была мама и что я до сих пор не поинтересовалась результатом поездки.
– Назначили лечение – таблетки, уколы, капельницы. Теперь надо договориться с медсестрой, чтобы приходила два раза в день – утром и вечером.
– Почему тебя так мучают головные боли?
– Да кто его знает? Сказали: «Пролечишься, и все будет хорошо». Это ведь голова, в нее не заглянешь. – Мама старалась говорить весело, но от меня не укрылись нотки грусти в ее голосе.
– Тебе даже не назначили обследование?! – удивилась я.
– Нет. – Мама замялась и отвела глаза в сторону.
– Мама, – сказала я и потащила ее за руку на свой диван. – Давай сядем и поговорим начистоту. Я же вижу, что ты говоришь мне неправду. Расскажи мне все.
– Я отказалась от обследования.
– Почему?!
– Для этого надо было ложиться в больницу. А разве я могу оставить тебя одну дома?
– Ну, ты же могла столько лет мне врать, что он мой отец?! – сказала я грубовато, резко, сделав ударение на слове «он».
– Откуда… Кто тебе сказал? – голос мамы прозвучал глухо и как-то виновато.
Мне сразу стало ее жаль и стыдно за свой непростительно грубый тон.
– Мамочка, – я придвинулась к ней поближе, – не важно, кто и что сказал. Для меня важно услышать правду от тебя и только от тебя.
– Правду?
– Да, мама. Я уже выросла и хочу все знать. Я ни за что тебя не осуждаю, ни в чем не упрекаю. Я приму все, что ты скажешь, любую правду, какой бы горькой она ни была, – сказала я, положив голову ей на плечо и поджав под себя ноги.
– Какую правду ты хочешь знать?
– Как я появилась на свет?
– Как все дети – в роддоме, – попробовала пошутить мама.
– Это понятно. Кто мой родной отец?
– Он приехал в наше село в начале перестройки. Тогда все предприимчивые люди создавали кооперативы. У нас в селе была раньше небольшая швейная фабрика, где шили спецодежду. Затем ее, как и все остальное, разворовали и закрыли. Пустующее здание фабрики хорошо сохранилось, и в нем решил организовать кооператив один человек.