Надежная тяга
Шрифт:
– Ну, ладно, отец, пока, я завтра приеду. Ты на ферме будешь? Я разыщу… Ну, до завтра.
Иван молчал. Зять постоял, словно раздумывая, заводить ли мотор или разгружаться, потом поднял и положил на лавочку валявшуюся на земле пачку «Беломора».
– Ладно, отец, поехал я…
Он сел за руль, хлопнув дверцей, и они уехали.
Иван глядел вслед уходящей машине, пока она не скрылась на краю деревни.
Подошёл Курган, потёрся об Иванову ногу, потом положил голову ему на колено и протяжно зевнул…
Долго сидел Иван на
Виктор хотел поехать к тестю с обеда, но не получилось, поехал вечером. Иван уже был дома. Да и не работалось ему в этот день. Кое-как вечера дождался, а пришёл домой – опять всё из рук валится.
Зять вошёл в ограду, виновато улыбаясь, но не пряча глаз. Иван стоял, опираясь на вилы, и смотрел на него, будто в первый раз видел.
– Здорово, отец!
Виктор протянул Ивану свою крепкую жилистую руку.
– Привет, привет… – Иван старался покрепче сжать руку зятя, но тот сопротивлялся. – Ничего, есть силёнка, есть… Может, поборемся?
– А что? Я не струшу, давай.
– Да нет, шучу я. Был бы помоложе – другое дело, а теперь какой уж из меня борец… Ну, как доехали?
– Да ничего, всё нормально.
– Катерина как? Не тоскует ещё?
– Так ей пока и тосковать некогда. Она ведь без работы не усидит, всё равно найдёт что-нибудь, а тут ещё Иришка с рук не слезает…
– Ты что приехал-то? За картошкой?
– Ну. Да посуду какую-то она приготовила. В кладовке, говорит, в корзинах. И ещё постель с подушками, а то ведь у нас-то ей не на чём спать, разве что прямо на диване…
Упоминание о диване покорёжило Ивана. Он отвернулся, будто бы разглядывая что-то в огороде, успокоился, и зять ничего не заметил.
– Ладно, давай сначала картошку погрузим, а потом уж всё остальное… Иришка-то как там?
– Болеет. Застудили мы её, отец.
Перебрасываясь короткими фразами, они погрузили вещи, мешки с картошкой, потом сели на лавочку и замолчали оба. Иван искурил одну папиросу, закурил другую.
– Ну, чо сидеть-то? Давай, отправляйся, пока не стемнело. Привет там передавай от Ивана с Курганом.
Курган, услышав свою кличку, вильнул хвостом и покосился на Ивана, но продолжал лежать, будто понимая, что сейчас не до него и беспокоить никого не надо. Виктор вздохнул, погладил Кургана, потом хлопнул ладонями по коленям и поднялся.
– Ладно, отец, поехал я. Ты давай распродавайся тут и приезжай. Всё остальное, что нужно, я в любое время перевезти могу… А может, прямо сейчас со мной поедешь?
Иван молчал, покручивая в руке сгоревшую до пальцев спичку.
– Ты вообще-то подожди, не уезжай. Сейчас Марту подоим, молока свежего увезёшь… «Ну как вот её продавать? – тут же подумал он. – Ведь я её наравне с ребятишками люблю…»
Марту он, действительно, как ребёнка, вынянчил, когда она болела ещё двухмесячной, а потом яловой в зиму ушла, и Катерина настаивала, чтобы
Иван всю жизнь проработал в животноводстве со скотиной, знал в ней толк, и Марта его не подвела: на другой год она отелилась и вскоре стала давать буквально по ведру молока. И сколько же этого молока было переработано в сметану, творог, масло, сколько его было заморожено и отправлено детям, пока все они учились в городе. Крепкой подмогой в хозяйстве была Марта, и Иван не представлял себе без неё ни дома своего, ни хозяйства, как же теперь её продавать? Это было похоже на предательство, и потому Иван отгонял от себя мысли о продаже. Да и вообще ничего продавать он не будет: он будет жить здесь.
Пришло время картошку садить, а огород у Ивана – дай боже! Договорился он с бабами-соседками, да и мать пришла. Хоть и старенькая, а всё подмога. Споро работали, без передыху, в один день и управились. Потом мать помаленьку лук посадила, морковь посеяла. Огуречную грядку Иван метров на десять завернул, у матери на такую махину и семян не хватило, ну да семена в деревне у всех с запасом, так что на другой же день и нашли. Потом мать ещё что-то там сеяла-садила, но Иван уже не вникал, зная, что всё главное, с чем зимовать придётся, уже посеяно и посажено, а забот и других хватает: новый туалет сколотил, яму под него двухметровую выбухал, крышу на курятнике поправил, потом за избушку взялся. Стены уже на мох были положены, пол и потолок настелены, так что Ивану оставалось лишь шлаку натаскать, крышу сделать да печку сложить. Материалы у него были заранее приготовлены, и через пару недель всё было сделано.
Хорошая получилась избушка. Летом тут хоть для скотины корм вари, хоть для себя обед, чтобы в доме не топить, ну а осенью – с овощами управляйся, соли, маринуй. Раньше всё это в доме делалось, лишняя грязь, а теперь – вот она, в пяти метрах от крыльца, в трёх от погреба. И грядки рядом, и дрова – всё удобно.
Иван радовался этой избушке даже больше, чем построенному когда-то дому. Да в дом он теперь и заходил-то лишь для того, чтобы переночевать, а когда кровать в избушку перетащил, так в дом и вовсе заходить перестал. Обед мать готовила, ну а завтрак да ужин – сам мороковал.
Вся деревня на Ивана поглядывала: как-то он без Катерины управится? Но Иван виду не показывал, бодрился, хотя и чувствовал, что тоска по Катерине с каждым днём всё туже закручивает свой узел.
На втором месяце своего одиночества Иван заметно похудел, осунулся, ходил мрачный, неразговорчивый. Он и раньше-то больше слушать любил, чем говорить, но в любом разговоре, бывало, место шутке найдёт да и посмеётся вместе со всеми, а тут, видать, не до шуток стало: ведь тридцать лет с Катериной прожил, а теперь всё наперекосяк…