Надломленные оковы
Шрифт:
— Это я — Ульрих Зиберт, подонок!
Я расхохотался.
— Ты? Да неужели? Как давно кто-то называл тебя этим именем? Как давно им называл себя ты сам?
Он промолчал.
— Я — Ульрих, настоящий Ульрих. А ты — Нриз, и эта собачья кличка подходит тебе лучше имени, данного при рождении.
— Это имя даровал мне Хозяин! — крикнул он. — Отпусти меня, трус!
— Отпустить? Для чего? — я почесал подбородок в притворной задумчивости. — Сейчас ты в моей полной власти!
— Отпусти и давай разберёмся как мужчина с мужчиной! — попытался поддеть меня он. — Или ты — трусливая баба?
— Более беспомощной попытки меня уязвить не встречал никогда
Цепи, повинуясь моим желаниям, истаяли в воздухе, а он, рухнув на поверхность облака, тотчас же на меня бросился. Чего-то подобного я и ожидал.
— Директива: замри, стань смирно и не двигайся! — с презрительной улыбкой сказал я.
Он резко остановился, вытянувшись, словно солдат на параде. Неспособный ни на что, кроме обжигать яростным взглядом.
— Я думаю, ты догадываешься, что произошло, — сказал я.
Он размышлял недолго.
— Поводок. Ты каким-то образом использовал Поводок. И мне приходится подчиняться твоим приказам. Не понимаю, как ты это сделал, но знай — у тебя ничего не выйдет. Дире… — он застыл с открытым ртом.
Его лицо покраснело, а глаза вылезли из орбит. Как сильно бы он ни сопел, изо рта не издавалось ни звука. Постепенно его взгляд наполнился сначала ужасом, а затем осознанием.
— Да, ты правильно понял. Я — Ульрих Зиберт. Владелец этого тела и этого мозга. И я полностью контролирую этот сон. Отдавать здесь приказы могу только я, а тебе остаётся их лишь выполнять. Правда, прекрасный расклад?
Он перестал пытаться выговорить управляющее слово и стоял, зыркая на меня исподлобья.
— Находясь здесь и сейчас, я могу сделать с тобой что угодно. Ослушаться моего приказа ты неспособен. Не сможешь даже проснуться — ведь сон, созданный силой моей богини, имеет прочность алмаза.
— В этом мире алмазы — дешёвые побрякушки, — пробормотал он.
— Пытаешься язвить? — удивился я. — Ты забыл, сейчас мы находимся в моём мире. Давай проясню ситуацию. Мы оба знаем кодовое слово. Но произнести его могу только я. А значит, ты находишься в моей полной власти. Не можешь ни уйти, ни скрыться и ни переждать. Даже если прямо сейчас случится чудо, и ты проснёшься — то рано или поздно заснёшь снова. Даже если бы тебе удалось сменить слово для безусловного приказа, то оно станет известно и мне тоже. Ты — единственный владелец Поводка, которому вынужден подчиняться. Но я — это ты, а значит, мои приказы для тебя закон. Даже верни я способность использовать Поводок, обернуть против меня его не удастся — ведь Узда наложена только на тебя. Удобно, не правда ли?
Я замолчал, поймав скверное ощущение, что слишком заслушался звуком собственного голоса. Ну что же, теперь прекрасно понимаю киношных злодеев, которые раскрывают пленённому главному герою все свои планы. Как можно удержаться и не глумиться, если тот, кто столько лет был настоящей занозой в заднице, находится перед тобой, такой жалкий, такой беспомощный, такой бессильный? Как остановиться и подавить чувство триумфа? Удержаться и не показать, насколько ты хорош, как ловко, тонко и хитро свёл на нет все его усилия? Это было бы настоящей пыткой, причём, отнюдь не для пленника. К счастью, я знал, что Нризу никуда не деться, что у него нет ни малейших шансов на освобождение. Пытаясь отогнать мысль, что все эти Тёмные Повелители считали точно так же, я продолжил:
— Когда-то ты появился в моём теле и прогнал меня в глубины сознания. Ублюдок ауф Каапо попытался меня изменить, лоботомировать и превратить в послушную
— Собой? — зло прошипел Нриз. — Никчёмным человечком, одним из шести миллиардов? Обычным работником небольшого бюро, чья жизнь — бессмысленное существование от будней до выходных? Чья вершина желаний — просиживать жопу на работе, чтобы на выходных попить пива с такими же бесполезными тупицами, как и он сам? Или говоришь о роли прислуги мелкой богини, подвешенной Хозяином, словно коровья туша на крюке мясника?
Я лишь улыбнулся, не обращая внимание на его приступы бессильной злобы. Чего-чего, а затевать с ним дискуссию о смысле жизни не было ни малейшего желания. Как и доказывать, что искреннее служение той, кого люблю всем сердцем, отличается от собачьего подчинения мрази, устроившей мне-ему лоботомию, лишив даже намёка на свободу выбора.
— Знаешь о чем больше всего жалею? — спросил его я. — О том, что ты никогда не сможешь понять, что мне пришлось пережить. Что я чувствовал, наблюдая, как лишённое воли ничтожество, способное лишь жрать и пресмыкаться перед всемогущей мразью, превращает моё тело в заплывший жиром бурдюк. Невыносимое ощущение бессилия, которое я испытывал, не имея возможности выбраться и сделать хоть что-то. Но теперь всё позади. И ты прекрасно это осознаёшь.
Нриз твёрдо посмотрел мне в глаза и ответил:
— Получается, я сам дал тебе в руки средство своей погибели.
Меня удивила перемена тона, но я кивнул.
— Именно.
— Что же, ты победил. Тогда чего медлишь? Давай покончим с этим!
Признаюсь, такое мужественное поведение перед лицом неминуемой гибели стало для меня неприятным сюрпризом. Я привык воспринимать Нриза как аморфного и бесхребетного слизняка, а не как человека, спокойно глядящего в глаза смерти. И сама идея завершить сорок лет ненависти и страданий буднично, словно выключаешь свет в гостиной, вызывала злость. Мне хотелось, чтобы он разделил мои боль и отчаяние. Чтобы страдал так же сильно, как это делал я.
— Э, нет! Не торопись! — оскалился я. — Помнишь мои слова, что тебе не понять мою боль? Ну так вот, я — Ульрих Зиберт, паладин Владычицы Зыбкой Грани, и ты находишься в Царстве её! В этом месте нет ничего невозможного! Директива: понимай!
Подчиняясь моей воле, последнее слово словно обрело материальность, прогремев на всю вселенную и рухнув ему на плечи невыносимым грузом. Я открыл свои чувства и, используя сон, словно проводник, направил их прямо к нему. Он не имел возможности отвернуться или закрыться — хоть мы и являлись разными личностями, но всё равно оставались одним человеком. Он получил редкую, выпадающую единственный раз в жизни возможность взглянуть на себя со стороны. Ну а я — забрать всё, что он имеет. Знания. Память. Суперкомпьютер в голове. Тело.
Он стоял, ошарашенно уставившись в пространство, не в силах совладать с бурным потоком накопленной мною горечи и лишь тяжело дышал. Глядя, на его исказившееся в муке лицо, я громко расхохотался. Мне хотелось издать торжествующий рык первобытного дикаря, сразившего саблезубого тигра с помощью примитивного каменного топора, спортсмена, поставившего в марафонском забеге мировой рекорд, закричать во всё горло, словно человек, впервые забравшийся на высочайшую вершину мира. И, подчиняясь моим бурлящим чувствам, весь окружающий мир пришёл в движение.