Надпись на сердце
Шрифт:
А все внимание молодых зрителей по-прежнему было приковано к сцене. Их бинокли ни на секунду не отрывались от героев спектакля. Стоило новому персонажу появиться из-за кулис, как вся группа театралов замирала от благоговения, а кое-кто даже начинал что-то судорожно царапать в блокноте.
— Они, наверное, писать о спектакле будут, — шепнул я другу. — Вот молодцы!
Кончился первый акт. Несколько вялых хлопков раздалось где-то в районе директорской ложи. Но премьерная публика — это закаленные зрители, имеющие на своем боевом счету сотни, а то и тысячи спектаклей и просмотров, от них трудно ожидать
— Я так и не разглядела отделку на платье Элен, — разочарованно сказала самая хорошенькая из девушек. — У нее вдоль разреза на бедре вышивка или просто строчка? Но во всяком случае этот разрез я беру на вооружение — он идет к блондинкам.
— После третьего акта давайте хлопать сильнее, слышишь, Эдик? — распоряжалась другая. — Пускай актеры выходят побольше — может, удастся кое-что из фасонов сфотографировать.
— А этот жакетик, — сказал один из парней, — я зарисовал. Стильно получится! На танцплощадке все умрут от зависти!
— Театральные художники всегда имеют последние номера заграничных модных журналов, — объясняла хорошенькая девушка подошедшим знакомым. — Поэтому всегда нужно ходить на пьесы из иностранной жизни. И обязательно на премьеру — тогда мы успеваем схватить новинки первыми!
— Ты, Цыпа, из чувих самая чувистая, — произнес ее кавалер убежденно.
Мы с приятелем вздохнули, переглянулись и направились к раздевалке. Когда мы, уже надев пальто, проходили через вестибюль, наполненный курильщиками, мы снова столкнулись с нашими соседями. Они дымили сигаретами и горячо обсуждали форму лацкана у костюма главного героя.
КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ
На днях, проходя по улице, я увидел, как расклейщик разглаживает на афишном щите бумажный лист с фамилией очень известной нашей скрипачки, неоднократной победительницы международных конкурсов. И я вспомнил случай, который свел меня с этой артисткой на фронте. Прежде я несколько раз слышал ее фамилию. Она постоянно соседствовала с пышными прилагательными вроде «молодая, но уже талантливая», «исключительная», «высокоодаренная» и т. п. Понятно, когда пришла весть, что в нескольких десятках километров от нас состоится ее концерт, то мы, сотрудники армейской газеты, спланировали свои дела так, чтобы обязательно побывать на этом выступлении.
Мой приятель гораздо лучше разбирался в серьезной классической музыке, нежели я. Он слышал скрипачку на ее первых концертах, еще до войны, и вообще, будучи очень скупым на похвалу, на этот раз всю дорогу с восхищением говорил об артистке, упоминал и те прилагательные, которые уже я перечислил, и многие другие.
Приехали. Концерт идет в землянке. Землянка очень большая, но кажется крохотной: слушателей набилось столько, что даже ухо в зал всунуть невозможно.
Нам помогли знакомые, и мы через другой вход кое-как протиснулись внутрь.
Сцену соорудили из ящиков. На ней, почти
Играла скрипачка в этот вечер много. Успех у нее был большой. Я аплодировал, как мне думалось, громче всех, но соседи смотрели на меня с подозрением: им казалось, что я экономлю энергию и жалею ладони.
Но мой приятель, знаток музыки, вел себя странно: он то морщился, то качал головой, то пожимал плечами. Следует учесть, что в обычных условиях каждый из этих жестов сам по себе означал у него высшую степень растерянности.
— Это не она! — вдруг шепнул он мне. — Ту я узнал бы с закрытыми глазами. Я, как сейчас, слышу звуки ее скрипки. Почти никто не может извлекать из струн звуки такой красоты... У этой скрипачки есть кое-что от той, настоящей, но ни подлинного тембра, ни уверенности в исполнении... И это вообще не игра мастера. Очень странно!
— А внешность? — спросил я. — Ты же видел скрипачку много раз?!
— При теперешней технике маскировки внешность не является решающим доказательством тождества, — ответил мой музыкальный друг. — Вот манеру исполнения скрипача я никогда не перепутаю. Пусть Ойстрах загримируется кем угодно — любой поклонник скрипки узнает его по первому же взмаху смычка, по первому звуку. Это не она!
Мой приятель пошел к полковнику, начальнику контрразведки, и поделился с ним своими соображениями. Мы вместе пришли в «гримерную» — грузовик с тентом, где переодевалась скрипачка.
После небольшого разговора все, разумеется, выяснилось, и мой друг-музыкант хохотал больше всех.
Оказалось, «молодая, но уже талантливая» скрипачка в этот вечер действительно играла очень плохо, хотя и старалась изо всех сил. Дело было в том, что низкий потолок землянки не давал двигаться смычку до конца вверх. Артистка приноравливалась и так и сяк. То играла в несколько наклонном положении, то незаметно приседала, то...
— Почему же вы не сказали об этом? — удивился полковник.
— Перед концертом я предупредила интенданта, который устраивал помост из ящиков, что мне нельзя будет играть на такой высокой сцене. Но он посмотрел на меня презрительно и ответил: «Тут люди воюют, а вы играть не можете? Здесь, гражданка, фронт, а не Большой зал консерватории!»
А когда мы провожали скрипачку, то нам даже не удалось пожать ей руку — возле нее вертелся интендант и, вспоминая свой только что окончившийся разговор с полковником, каждосекундно хватал ее за руки, тряс их и извинялся, извинялся, льстиво и испуганно заглядывая артистке в глаза.
...Вот какой случай вспомнил я, увидев афишу Большого зала консерватории, где должен был состояться концерт знаменитой скрипачки.
РАДОСТНЫЕ САНКИ
Однажды в Костроме я увидел у ребятишек такие радостные санки, каких ни разу не видел в жизни.
Это были не санки, а мечта. Именно такими — серебристыми, почти невесомыми, чем-то напоминающими по изяществу линий лебедя — представляет салазки-самокаты каждый, кто любит романтическую пору русской зимы.