Надпись
Шрифт:
Он касался белой пшеничной плоти, нежной и целомудренной, перенося в кроткое хлебное изделие самые светлые и непорочные переживания. Сотворял себя заново, лепил из чистейших материй, отвергая все темное, жестокое, омертвленное, что накопило в себе его неправедное бытие. И просфоры, которых касался, становились вместилищем его покаяния, молитвенного ожидания чуда.
Подносил печатку к просфоре, легонько надавливал. Отнимал, оставляя на тесте рельефный оттиск распятия. И этот священный знак скреплял пшеничную плоть, запечатывал в ней его упования, освящал великое таинство, в котором человеческое сочеталось с божественным, плотское с духовным, сулило чудесное преображение и вечное воскресение.
Матушка Андроника отворила дверцу духовки. В избу пахнуло огненным духом,
– Не подгорели бы, – отбросила упавшую прядь с лица, на котором блестел жаркий бисер. Повернулась к мужу, переживая редкую минуту счастливого просветления. – Хорошо-то как, Лева!
– Из камня сотворяется хлеб, а из хлеба – тело Господне. Великое чудо! – Отец Лев лучисто сиял глазами, его золотая борода источала свет. И Коробейников, улавливая и воспринимая этот просветленный миг, озаривший вдруг темную, во мраке ночи избу, счастливо подумал:
"Поселюсь здесь, в этой глуши, подальше от тревог, искушений, рядом с дорогими сердцу людьми. Стану жить, как когда-то мечтал, в простой деревенской избе, заниматься извечными, простыми трудами. Стану любить, верить, служить Христу, постигая великую божественную тайну, в которой кроется смысл моего бытия…"
Это решение было восхитительным, необратимым. Освобождало от непосильного груза недавней жизни. Подвигало к тому, самому главному и единственному, ради чего он был явлен в мир и от чего лукавый и искусительный дух постоянно его отвлекал.
Духовка тихо и нежно звенела. По избе растекалось благоухание горячего хлеба. Огненные силы проникали в пшеничную плоть, которая созревала, преображалась, готовая к священнодействию – претворению в тело Господне. Коробейников вдыхал запах хлеба. Благоговел перед чудесной тайной, которая привела его в ветхий поповский дом, где они, любящие друг друга русские люди, в глухой ночи, духом огня и молитвы сотворяли хлебы.
– Пора, отец Лев, вынимаю… – Андроника отворила духовку, выпустив пламенное благоухание. Сунула в обжигающий зев укутанные в полотенце руки. Ахая, выхватила противень, звонко плюхнула на табуретку. На черном подносе лежали просфоры, золотые, как слитки. От них посветлело в избе, запотели темные стекла. Увеличенные и возросшие, занимая почти всю поверхность подноса, они напоминали воинство в золотых шеломах. Вокруг каждой золотой головы разливалось чуть заметное сияние.
Отец Лев крестил просфоры, читал молитву. Коробейников не удержался, взял одну. Обжигаясь, поцеловал горячее испеченное тесто.
Ночью, лежа на низкой кушеточке за печью, чувствуя остывающее тепло, он в пробуждении испытывал мимолетное, между явью и сном, волнение. Утром его ожидало таинство, которое должно изменить всю его жизнь, открыть неведомые доселе миры, где множество живущих и живших до него православных людей поджидали его крещения. Воодушевляли, вдохновляли, звали к себе. Ему предстояло пробить разделяющую их преграду, соединиться, войти в их благодатное сонмище. Крещение, которое ему предстояло наутро, было подобно сражению, которое потребует всего его мужества и духовного света. "Доспех звенит, как перед боем. Теперь настал твой час, молись!.." – повторял он любимый стих, открывая в нем новую глубину и значение. Засыпал, унося в сон свое волнение, стихотворные звучания, сквознячки холода и волны тепла.
Его разбудил отец Лев.
– Миша, вставай, пора! – тряс он его за плечо. Испуганно просыпаясь, Коробейников увидел склоненную бороду, отпавший от черной рясы серебряный крест. За окнами было темно. Тускло горел ночник. Андроника и Алеша спали за занавеской. На керосинке позвякивал чайник. – Водички горячей в купель подолью, чтобы ты не замерз.
И это раннее пробуждение, неуютный вид остывшей избы, звякающий чайник подействовали на Коробейникова раздражающе. Он стал торопливо одеваться, не находя в себе вчерашнего воодушевления и ночных предощущений.
Шли в церковь в полной тьме. Отец Лев в своей черной рясе и душегрейке был почти невидим. Лишь туманился эмалированный чайник, мутным пятном скакал среди могил и древесных
Отец Лев пропустил его в церковь, щелкнул выключателем. И Коробейников, оказавшись в храме, получил подтверждение своим сомнениям. Церковь напоминала склеп. Холодно-сырая, серая, словно поросшая плесенью, с железной цилиндрической печкой в углу, от которой веяло стужей. Неясно, аляповато светился иконостас, не золотой, а горчично-желтый, с закопченными, неразличимыми образами, перед одним из которых тревожно и воспаленно горела малиновая лампада. У стены стояло высокое деревянное распятие – грубый коричневый крест с жилистым мускулистым телом, выкрашенным масляной краской, которая отливала мертвым холодным салом. Весь высокий пустой объем церкви казался опущенным в подземелье, засыпанным по самые купола мерзлой землей. Во всем ощущалась придавленность, погребенность, в которую он, Коробейников, добровольно погружался.
Отец Лев скрылся в алтаре и вынес оттуда купель, которая оказалась продолговатым жестяным корытом. Поставил корыто посреди храма и стал лить из чайника воду, которая гремела по железному дну, окутывалась паром.
– Раздевайся. Одежду сложи на лавке, – строго приказал отец Лев и снова ушел в алтарь.
Коробейников стал раздеваться, не понимая, почему повинуется этому человеку, который был его другом, его ровней, с кем пили водку, жарко спорили, иногда ссорились. В этих ссорах Коробейников возмущался истовым средневековым мировоззрением, которое нарочито исповедовал Левушка, выпускник университета, просвещенный знаток истории, направляя свои знания на то, чтобы перечеркнуть и отвергнуть современность, воспроизвести во всей архаической полноте миновавшие представления. И вот теперь он совлекает с себя одежды посреди ледяной, заброшенной церкви, откуда ушло время, оставив деревянное, рубленное топором распятие с повисшим тяжелым телом, для которого и построен этот подземный склеп.
Из алтаря появился отец Лев, облаченный в золоченую ризу, с высоким стоячим воротником, похожий на Деда Мороза. Коробейникову это показалось комичным, и он усмехнулся, бросая на лавку последние одежды. Стоял голый, прикрывая ладонями пах, напрягая мускулы, чтобы не застыть в ледяном тусклом воздухе.
– Помысли о том, что этот чудный обряд воспроизводит момент крещения Господа нашего Иисуса Христа, когда на воды Иордана сошел Святой Дух, и Отец наш Иисус Христос принял крещение от Иоанна Предтечи. – Отец Лев установил на краю купели, в крохотный подсвечник, тонкую церковную свечку, запалил ее. Робкий золотой огонек отразился в воде, наполнил жестяную купель нежным живым теплом, вдруг взволновал Коробейникова. Было такое чувство, что этим таинственным живым огоньком кто-то выхватил его из рук искусителя, который отвращал его от предстоящего обряда, хотел удержать его скептический разум в области сомнений, иронии и неверия. Искуситель испугался огонька, отпрянул, притаился где-то в темных сырых углах церкви, куда не долетал лучик свечи. – Когда встанешь в купель и я буду читать, слушай внимательно и откликайся на мои вопрошания. Потом станешь повторять за мной Символ Веры, с тем чтобы позже выучить его наизусть… Окунайся в купель!..