Надрез
Шрифт:
Платье с фотографией еще покачивается, плечики только что повесили, и кажется, будто в складках ткани играет ветер. Будто тут еще царит жизнь. И в то же время смерть.
На фотографии – молодая, хрупкая и потрясающе красивая женщина. Худощавая, почти мальчишеская фигурка, маленькие груди, застывшие глаза.
Длинные светлые волосы желтоватым ореолом обрамляют лицо – голова девушки возлежит на этой копне волос, точно на сбившейся подушке. На ней такое же платье, как висит теперь на плечиках в подвале. Платье сидит на ней как влитое. Оно и само – как она: нежное, экстравагантное, бесполезное и дорогое. И оно вспорото впереди,
Кожа под платьем тоже вспорота, надрез тянется от влагалища по лобку к груди. На животе рана разошлась, но багровые внутренности скрывает милосердная тьма. Черное платье сковывает тело, как смерть. Идеальный образ, идеальный, как место, где висит теперь черное платье и ждет, когда же он найдет снимок. На улице Кадеттенвег, дом 107.
Луч фонарика в последний раз падает на тяжелый серый ящик у стены и ржавый замок. Ключ подошел, но с трудом проворачивается, словно ему приходится вспоминать, зачем он вообще был создан. Мигает ряд мелких красных лампочек, три не горят. За долгие годы вольфрамовые нити повредились. Но это неважно. Та лампочка, которая нужна, все еще горит.
Луч перебегает к двери подвала, к ступеням. На полу видны следы, но это хорошо. Следы приведут его сюда, когда он прибудет в этот дом, поманят на лестницу в подвал, к черному платью. К фотографии.
И тогда он вспомнит. У него волосы встанут дыбом. И он скажет: «Это невозможно».
И все же так и есть. Он поймет. По этому подвалу, пусть это и не тот подвал. Пусть это и не та женщина. Конечно, будет и другая женщина. Его женщина.
Это случится в день ее рождения. Какая занятная мелочь!
А лучше всего то, как замкнется круг. Ибо все началось в подвале – и в подвале же закончится.
Подвалы – преддверия ада. И кому знать это, как не тому, кто уже вечность горит в аду.
Глава 2
Сигнализация работает уже девять минут. Любой другой на пути к машине потянулся бы к оружию, хотя бы проверил, взял ли с собой пистолет, на месте ли он, там ли, где обязательно должен быть, – в кобуре на поясе.
Но Габриэль не проверяет, на месте ли пистолет. Он не носит оружие. Сколько он себя помнит, пистолеты его пугают. Не говоря уже о том, что ни один немецкий чиновник не выдал бы ему разрешение на огнестрельное оружие.
Он уже подходит к машине, когда вода начинает затекать ему за шиворот. Габриэль отключает блокировку автомобиля, и в темноте фары вспыхивают оранжевым. Он падает на сиденье и захлопывает дверцу. Вода с резиновой окантовки дверцы брызгает ему в лицо. Разверзлись хляби небесные, вода бьет из туч, как из брандспойта. Габриэль смотрит в зеркало заднего вида, где его отражение словно висит в воздухе перед лобовым стеклом.
Он знает, что нужно завести мотор, но что-то удерживает его, кожа покрывается мурашками, точно по ней пробегает электрический ток. Опасность. Что-то не так. Причем именно сегодня. Именно сейчас.
«Наплевать, Люк. Чего ты ждешь? Это ведь не из-за нее?» – шепчет настойчивый голос в его голове.
«Я обещал ей, что приеду к полуночи», – думает Габриэль.
«Ты ей ничегошеньки
«Вот дерьмо», – бормочет Габриэль себе под нос.
«Дерьмо? Почему? Разве ты не видишь, что она с тобой вытворяет? Стоит тебе на кого-то положиться, как ты становишься слабаком. Как будто не знаешь, как это опасно! Лучше разберись с сигнализацией».
На лице Габриэля играют желваки. Проклятая сигнализация! Уже двадцать лет он работает на фирме «Питон», и большую часть этого времени он занимался системами сигнализации. И работал телохранителем. До последнего времени – Габриэль переехал всего несколько месяцев назад – он даже жил на окруженной забором территории охранной фирмы, занимая две по-спартански обставленные комнаты рядом с зарешеченными воротами на улицу. Юрий, его начальник, взял Габриэля под свое крыло и предоставил ему убежище. Утром тренировки, вечером после шести – вечерняя гимназия. А каждая свободная минута помимо этого – работа в «Питоне». Единственную проблему составляли выходные. Когда Габриэлю нечем было заняться, его охватывали воспоминания. Впрочем, однажды он обнаружил в гараже Юрия разбитый в аварии автомобиль, старенький спортивный «мерседес». Юрий отдал ему развалюху, и Габриэль, никогда раньше не занимавшийся автомобилями, с головой ушел в починку, словно ему предстояло восстановить чью-то душу.
Когда «мерседес» был готов, Юрий привез ему сломанный «ягуар», потом другие классические модели семидесятых годов. Гараж никогда не оставался пуст.
За это Юрий требовал только одного – чтобы Габриэль выполнял свою работу. Но на самом деле Габриэлю не нужна была какая-то награда за старания – если он когда-то и чувствовал себя на своем месте, так это на работе.
Габриэль, застыв, смотрит в зеркало заднего вида. Дождь барабанит по капоту в отблесках фонарей во дворе. Его глаза поблескивают в темноте, три короткие вертикальные складки между бровей становятся глубже.
Он проворачивает ключ в замке зажигания. Но рев мотора не слышен за перестуком дождя о крышу машины. Габриэль включает стеклоочистители, нажимает на газ, и антрацитового цвета «фольксваген-гольф» с желтой надписью «Охранная служба “Питон”» катится по двору, мимо других автомобилей фирмы, минует открытые ворота на улицу и скрывается в серости дождливой ночи.
Улица Кадеттенвег, 107.
Всего несколько минут назад они даже не знали, что «Питон» обслуживает дом по этому адресу. Сигнализация сработала буквально из ниоткуда. Берт Коган не сводил взгляда покрасневших глаз с мониторов на базе. И там словно материализовался дом-призрак. Коган работал на фирме больше девяти лет, эти экраны были его личной параллельной вселенной, и в квартале особняков в Лихтерфельде он знал каждый пиксель, каждый дом, охрану которого обеспечивал «Питон».
– Эй, глянь-ка, – ошеломленно пробормотал Берт.
– Что там у тебя? – спросил Габриэль.
– Вот! – проворчал Коган, тыча шелушащимся пальцем в красную точку на экране. – Ты можешь мне объяснить, что это за дом?
Габриэль пожал плечами.
– Понятия не имею. Если даже ты не знаешь, то откуда же мне знать?
– Я просто подумал… – Коган почесал щетину, покрывавшую двойной подбородок.
– Что ты подумал?
– Ну, ты тут давным-давно работаешь…