Надувной доброволец
Шрифт:
Так мне и надо, конечно, они увидели настоящего — буквально на следующий день. Мычащего и трамбующего детей в детский сад. Воспитатели в слезах, народ в отделении полиции с вилами и винтовками-, и следящая собака, чтобы кричать через деревья и затравить ужас.
Всё, что я знал о демонах, я почерпнул из книг, и страх схватил и заполню меня, сунул меня в машину и увёз на две тысячи миль в другом направлении к дому незнакомца, где я описал охоту в мельчайших подробностях. Я всегда был маргиналом, вот.
Художники по клеёнчатой одежде прошли три шажка до ближайшей пивнушки и с каждым шагом
А когда я пошёл к новым соседям, я позаботился взять с собой своё лицо и скрытые за ним свои убеждения. Куда входили мозги размером с яблоко, потерянные в раю, надзор за нервами, комик плюс деньги, моральные гарантии, вымученные аплодисменты, гербициды, успокаивающие сад, покрытые кровью определения, механически жужжащие ископаемые, коляски из крыльев летучей мыши, нищета и тень безрадостности, цветение ворона и детские цепи. Наловить эльфов и выпороть — горе замаскированным червям.
Никого не принуждали регулярно пугать меня, когда я пытался обжиться там — похоже, люди делали это по собственной воле, подробно описывая свои весьма специфические причины. Я ненавижу тебя потому… а конец фразы бывал таким личным и характерным, что я рыдал над многообразием рода человеческого. Я говорил им, что ненависть — слишком жалкий плод для столь щедрой ветви.
Эти насмешки стоили всего веселья, что было у меня в прошлом — эти удары ножа — та специя, на поиски которой я выбросил жизнь.
Как символ своего уважения я воздел взгляд, полный злобных намерений, на каждого в городе.
Восполняя средства к существованию свекловицей и тенями для век в мрачнейших переулках, какие я только нашёл, я объяснял людям, что у меня проказа, и им этого хватало. В первый же год я услышал всё многообразие воплей, а во второй — каждый вариант смеха. Презрение и унижение идут рука об руку, когда нация почивает на лаврах собственной вины. Скрежеща зубами по удилам, удирали они и никому не рассказывали. Раскройте их уловки, и через пять минут они лают, как псы, и тоннами выделяют пену из пасти.
Насколько я знал, Боб был на несколько миль ниже сточных труб, изгой с перекрученной бородой. Таков был стиль его дома в те дни. Болтающиеся маятники нервов соблазнили своды подземки на совершенно неожиданную чувствительность. Целая система ганглиев опутала потолки и кричала от боли посреди визга тормозов. Вот вам истинно живой город. Струйки шептали в стоках бойни, и с миром всё было в порядке.
Счёт и цифры высвобождались в брызгах мокроты, когда Боб считал свои аресты.
— Ещё тысяча
— А как ты оказался здесь, брат?
— Получив образование в погребе от белой дщери каннибализма, окровавленный и спасённый сомневающимся духовенством, я бежал как содомия, едва увидел щель — потоп и огненная буря не смогли остановить меня, когда я предпринял это путешествие — отправился в склеп Эдди. Там были ряды голов и спрятанные ловушки вдоль тихого бокового нефа. Ни при каких обстоятельствах я не попросил бы у него помощи, просто спрятался там, пока буря не утихла — или Эдди поймал бы меня, и мне пришлось бы проделать дырку, чтобы показать, какую ошибку я сделал. Какой-то рычащий звук у задней стены, но я не стал обращать внимания. Каким же глупцом я оказался. То был последний день, который мы с моим священником провели порознь.
— Тогда не общались?
— Мои мозги и зубы изо всех сил пытались подладиться, запёкшись от учебников. Оглушительный взрыв, когда я сказал “привет”. Толчки пробежали по моей руке, когда я попытался отдать честь. Мы — замаскированные скелеты.
— Расскажи мне об этом, Эдди.
— Ублюдок. На похороны пришёл в спортивных трусах. Я его потом обругал, он ответил: “Да, я ношу трусы — вот почему я понимаю подначки”. Убийственно полезный тип в качестве носильщика гроба или как там он себя называет.
— Значит, так он себя воспринимает?
— Ублюдком? Безусловно. И никто не делал это лучше. С пустым лицом ублюдок заморозил всех, оставив холодильник открытым рядом с вентилятором — раз
мышления не представляются нужными при определении глубин его зла.
— Ладно, что нам теперь с тобой делать?
— Заколи меня, если можешь наслаждаться процессом — но только если не считаешь, что должен это сделать. Вонзи нож вертикально, если я лёг, и горизонталь но, если бегу.
Так я был представлен всем подряд. Фред был простым мужиком, но сложной женщиной.
— Я так понял, ты вооружён?
— Прошу прощения?
— Ты слышал. И собираешься ответить, что нет. Меня от тебя тошнит.
И он пошёл прочь, выставив один кулак вперёд перед собой, словно Далек. “Странный человек”, — подумал я.
— А вот Эдди, он бы использовал свой нимб как арену для петушиных боёв, если бы ему хватило ширины.
— Рад встрече, Эдди, — сказал я. На столе лежал кусок мозгового коралла. — Что это, если это в доме?
— Мандат на разрушение.
— Ну… ладно.
И через пару недель мы уже были не разлей вода.
— По твоим стандартам океанического дна мы все подряд герои, Эдди. От купели крещения до бассейна с кровью из вен, а? Будь я тобой, я бы от волнения залез на собственное лицо.
– Поясни это заявление.
— Твоя судьба, Эдди. Толпа в простом фургоне, и всё резкости конфискованы. Мужики, посмотрите на него.
Эдди отчалил от логики ещё с младых когтей — правда, Эдди?
— Ублюдок, убью на фиг.
— Сомнёшь дымоход моего горла, а?