Надувной доброволец
Шрифт:
— Ага.
— Заставишь меня каталогизировать собственные зубы.
— Ага.
— Тебе понадобится больше помощи, чем ты сможешь собрать.
И он налетел на меня со всем разумом, который смог собрать. В тот момент я не смог бы сказать, чего он пытался добиться, но теперь, с высоты многолетней мудрости, я понимаю, что он хотел сделать мне больно. Это читалось в его вопле “кровавая смерть” и ударе в моё лицо. Даже кровь пошла — верный знак, что что-то идёт не так. Его отражение в зеркалах паба двигалось ровно с той же скоростью, что и он. Это стало для меня решающим доводом,
У Боба была привычка высказывать то, что у всех на уме. Он знал, что я ненавижу клоунов, и дал мне винтовку. В его намерениях не было сомнений. Потом, когда мы встретились с нашим Минотавром в Магазине Ярости, он вернулся с историей — что-то про демона.
— И морские водоросли сделаны из резинки, — прохрапел он.
— Мои нервы сейчас не выдержат, — сказал Фред.
— Твои нервы? — заорал Боб. — Тебя там не было, могильный наркоман. Шишки моего позвоночника скрипели у него на зубах… — вспомнил он с дрожью.
— Мои нервы сейчас не выдержат, — сказал Фред.
— Ты вообще меня слушаешь? — возопил Боб, сграбастал Фреда за ухо и издал серию громких звуков, не содержащих ни единого слова. Подразумевалось, что Фред должен подпрыгнуть или отреагировать, но он, похоже, засыпал, словно ублюдок, каковым он и являлся. — Мне бы сейчас костей, и ты бы проиграл.
— Привет, — поддел Фред, — он снова готов.
— Я о том же. Ты заплатишь за безразличие — когда произвольность будет пороть твой сон.
— О, она будет пороть мой сон, ага — типа чего? Сценическая катастрофа и простая дискотека в пустыне. Когда смотришь без удивления.
— Именно.
— И один нос смотрит на запад, а со второго капает, как с основного.
Боб замер в шоке, беспорядки ответов разразились по ту сторону его окаменелого лица.
— И почему тогда нечёткие силуэты входящих жуликов не валятся, споткнувшись, если на свете есть Бог и правосудие?
— Товарищ, ты задаёшь слишком много вопросов.
— Да, Фред, — сказал я, — чего ты врываешься без лишних размышлений?
— Я пришёл по расписанию.
“Хороший ответ”, — подумал я, злясь на себя.
В галерее Эдди каталогизировал свой опыт. Ошибки, лёд трещит, насилие, бесцветное завтра. Свежее излияние слёз отметило воспоминания.
— Они проникают в твои носовые проходы, похоже, — сказал я, не вслушиваясь в разговор. — Слушай, а эти рисунки вообще нужны? Может, монокль сделал бы обезьяну более привлекательной — Случился массовый исход идей из моего рта в мозг Эдди, где они все и погибли.
— Ты о чём? — сказал он.
Споры. Крики. Ударил его, и он покатился с выпученными, трупными глазами. Истинные цвета.
Я ещё недопонимал суть аферы. Взять вон ту картину, на которой демон с жабрами — кто за неё заплатит? Подошёл поближе, чтобы лучше разглядеть её, не заметив, что приближаюсь к отражению картины в огромном зеркале — когда я уже стоял в дюйме от демона, я прошёл сквозь зеркало и разнёс его к чертям.
Остальное можешь додумать альтернативная реальность, демон настоящий, дьявол собственной персоной, подвалы тоскующего палача, стеклянные руки пара и мыслей, опустошённый
— Твои надежды? — спросил он.
— Беспочвенны.
— Пока всё идёт неплохо, в некотором роде. Интерес но только было бы знать этот род. Ползущее отчаяние?
– Да.
— Ясно. Бредём, как лунатики, к завершению жизни, каковая есть, во всех смыслах, просто потеря времени.
— Забей гвоздь в голову, радость.
— И возлюби его, надо думать,
— Естественно. Я не собираюсь резать себе запястье в ледяной пещере и вырезать свои черты на замёрзшем гранате. Надеюсь, и ты не настолько глуп.
— Изучи, что ты знаешь, и забудь, что я объяснил тебе, — сказал демон, — полярности нужны птицам. Но одну оставили посмотреть, сколько ты будешь этим заниматься.
— Чем этим?
— Лаем.
— Достаточно долго, — сказал я, — чтобы знать его цену.
— И сколько, — спросил я, — ты уже живешь в этом состоянии?
— Как должно расползтись пятно, чтобы его уже нельзя было назвать пятном?
Но ответ был, конечно, с самого начала. Меня впихнули в мир измятого, как грецкий орех — они что, не видели, что я не готов? Вываляли в грязи этого века. Мононатриевый глутамат и циничный смех. И, похоже, не было ни малейшего сомнения, что позже я снова буду мёртв, и кости будут торчать небесно-белые. Обречён, как праздничный боров. Костодел.
Не мог поверить, каких действий от меня ожидают. Непрерывно дышать. Говорить с теми, кто обращается ко мне, исключительно потому, что они обращаются ко мне. И это жизнь? Что мне делать с этим лицом и этими ногами — разве что пинать и проклинать встречных?
Дьявол услышал мысли, и его глаза закатились, как цыгане на ярмарку. — Однако — “Я не просил, чтобы меня рождали”.
Классический довод нового черепа.
— Ты поверишь мне, когда я закончу — и даже больше.
— Сильно больше?
— Ну, так и должно быть, правда?
— Давай рассказывай — и пусть это будет прелестно.
— Прелестно? Ладно — вот как всё начиналось.
Что я сказал дьяволу
Красные воспоминания заполнены скорой помощью. Мой отец. Хотя его борода несла отпечаток вековой мудрости и ни одного связного слова. Но он нашёл способ выразить, что человек должен не дёргаться и принять всё, что ему предназначено. Я ударил его так сильно, что он забыл собственное имя и природу наших отношений, в результате я оказался голый и без копья в кармане в городе, о котором на картах даже не упоминается. Враждебные улицы, топорные лица, черпаки в канализаций, клювы в брюхе, повара с хлыстами и свински-вульгарное подглядывание в дымоходы. Я говорил им, что они на ложном пути, они загоготали и вымазали меня дёгтем и соломой, жиром и водорослями, салом и маргарином, прощением и жалостью, и эдаким религиозным чувством очищения и прозрения, какое я не испытывал с детства.