Наемник (Тени Солнца)
Шрифт:
Майк открыл глаза.
— Кесарево сечение, — сказал он таким голосом, словно произносил смертный приговор, и задержал дыхание. Наконец он выдохнул: — Я сделаю. Халаты и перчатки! — выпалил Майк, обращаясь к священнику.
— В шкафу.
— Достаньте!
— Помоги мне, Брюс. И вы тоже, Шермэйн.
— Конечно. Скажите как.
Они быстро вымыли руки и нырнули в темно-зеленые хирургические халаты, поданные отцом Игнацием.
— Принесите сюда вон тот поднос, — приказал Майк, открывая стерилизатор. Длинными щипцами он вынимал инструменты
В это время санитар протирал спиртом живот женщины и готовил простыни.
Майк наполнил шприц пентоталом и посмотрел на просвет. Хейга было не узнать: в маске, в зеленой шапочке и длинном халате до пят. Он нажал на поршень, и по игле скатились две капли прозрачной жидкости.
Хейг взглянул на Брюса затравленными глазами — только они и виднелись над маской.
— Готов?
— Да, — ответил Брюс.
Майк склонился над роженицей, взял ее руку и ввел иглу в мягкую темную кожу на локтевом сгибе. Жидкость в шприце неожиданно окрасилась кровью — Майк нашел вену, — а затем поршень медленно пошел вниз по стеклянному цилиндру.
Женщина перестала стонать, тело расслабилось, дыхание замедлилось, стало глубоким и неторопливым.
— Идите сюда. — Майк указал Шермэйн место у изголовья. Она взяла маску и пропитала ее хлороформом. — Подождите, пока я не скажу.
Она кивнула. «Боже, какие у нее красивые глаза!» — подумал Брюс, поворачиваясь к подносу.
— Скальпель, — сказал Майк из-за стола, и Брюс подал.
Все, что было потом, слилось воедино и казалось Керри ненастоящим.
Под ножом раздвинулась кожа, из мелких сосудов брызнула кровь, и показались розовые мышцы, словно перевязанные чем-то белым, масляно-желтый слой подкожного жира, а затем голубоватые сплетения кишок. Человеческая плоть, мягкая и живая, поблескивала в ярком свете фонаря.
Зажимы и ранорасширители серебристыми насекомыми приникли к ране, как к цветку.
Руки Майка, казавшиеся безжизненными в желтых перчатках, сновали туда-сюда по открытой впадине живота — смазывали, резали, зажимали. И вот уже разрезана лиловая поверхность матки, показался младенец — обвитый пуповиной маленький темный комочек с крошечными ручками и ножками.
Майк поднял ребенка за ноги. Младенец, все еще соединенный с матерью, висел в воздухе, как большая летучая мышь.
Щелкнули ножницы — и ребенок свободен. Наконец малыш закричал: яростно, возмущенно и бодро.
Шермэйн радостно рассмеялась и всплеснула руками, совсем как девочка в кукольном театре. Внезапно рассмеялся и Брюс. Это был смех из далекого прошлого, поднявшийся из глубин сознания.
— Держите, — сказал Хейг, и Шермэйн взяла шевелящегося младенца на руки.
Майк споро накладывал швы.
Глядя на лицо и позу Шермэйн, Брюс почувствовал, как где-то в горле смех оборвался. Ему захотелось плакать.
Хейг зашил матку и завязал сложные узелки, как заправская швея. Затем на края раны легли внешние швы, и, наконец, белая лента пластыря
Он накрыл роженицу, сдернул маску с лица и поднял взгляд на Шермэйн.
— Помогите мне прибраться, — сказал он твердо, гордым голосом. Вдвоем они направились к раковине.
Брюс сбросил халат и покинул операционную. Пройдя по коридору, он вышел на улицу и, прислонившись к автомобилю, закурил сигарету.
«Надо же, сегодня я снова рассмеялся, а потом чуть не заплакал, — удивленно подумал он. — И все из-за женщины и ребенка. Все, с притворством покончено. Занавес. Сегодня родился не только младенец. Я рассмеялся, потому что хотел смеяться и жаждал плакать. Женщина и ребенок — вот смысл жизни. Нарыв прорвался, яд вышел, идем на поправку».
— Брюс, Брюс, где вы?
В дверях показалась Шермэйн. Он не ответил, потому что она, увидев огонек сигареты, подошла почти вплотную.
— Шермэйн… — начал Керри и осекся. Ему хотелось обнять ее и крепко прижать к себе.
— Да, Брюс.
Ее лицо было совсем близко, едва различимое в темноте.
— Шермэйн, я… — снова начал Брюс и умолк.
— Да, и я тоже, — прошептала она и, отходя, добавила: — Пойдемте посмотрим, что делает ваш доктор.
Она взяла его за руку и повела обратно в здание. Ее ладонь была сухой и холодной, с длинными тонкими пальцами.
Майк Хейг и отец Игнаций склонились над кроваткой. Рядом, на столе, тихо и ровно дышала накрытая одеялом женщина балуба с умиротворенным лицом.
— Брюс, посмотри, какой красавец, — позвал Хейг.
Все еще держась за руки, Брюс и Шермэйн подошли к кроватке.
— Больше восьми фунтов, — гордо объявил Хейг.
Брюс посмотрел на ребенка. Чернокожие новорожденные красивы — у них не такой «ошпаренный» вид, как у белых младенцев.
— Жаль, что он не форель, — сказал Брюс. — Был бы мировой рекорд.
Хейг секунду тупо смотрел на него, потом запрокинул голову и расхохотался. Какой приятный звук. В Хейге что-то изменилось: он выше держал голову, в движениях появилась уверенность.
— Я тебе обещал рюмку, Майк, помнишь? — решил проверить его Брюс.
— Выпей ее за меня, я как-нибудь потом.
«Он не просто так сказал, — подумал Керри, глядя ему в лицо, — ему действительно уже не нужно».
— Получишь двойную порцию, как только вернемся в город. — Брюс взглянул на часы: — Уже одиннадцатый час, пора ехать.
— Я должен остаться, пока не отойдет наркоз, — возразил Хейг. — Вернетесь за мной утром.
Брюс задумался.
— Ладно. Пойдемте, Шермэйн.
Они ехали в Порт-Реприв, почти прижавшись друг к другу в темной машине. До въезда на дамбу оба молчали. Потом Шермэйн сказала:
— Хороший человек этот ваш доктор. Он как Поль.
— Кто это — Поль?
— Мой муж.
— А… — Брюс смутился. Имя больно ударило по шелковой ниточке его настроения.
Шермэйн продолжала тихим голосом, упорно глядя на дорогу, освещаемую фарами: