Наемники смерти
Шрифт:
Но ей не нужен сейчас реальный мир, пусть Данила уйдет, подожди, пожалуйста, не мешай вспоминать!
Она не понимает, что с ней происходит, ей страшно, и весь мир – Данила, Кондрат, Гена, Доцент – все уплывает. Марина сгибается, упершись лбом в пыльный пол. Ноет порезанная рука, пальцы скребут половицы, и вот, наконец, правда вламывается в ее сознание.
Марине Александровне Завьяловой двадцать пять лет. Она – кандидат наук…
Но тогда она не могла быть шестилетней двенадцать лет назад!
Каких наук?
На самом деле Марине восемнадцать. Она не кандидат наук, не ученый, все это – ложь, наведенная галлюцинация, гипноз! Скорчившись на полу лаборатории, где она провела несколько лет с того дня, когда шестилетней вернулась из Глуби, Марина рыдает. Данила держит ее за плечи, требует объяснить, рассказать, но она не может. Мамино лицо стоит перед ее глазами.
* * *
Марина оттолкнула его. Данила поднялся, отряхнул руки от белой бетонной пыли, мелкой и вездесущей, переглянулся с Доцентом и Геной. Настороженный Кондрат дежурил у двери и не обращал внимания на бабскую истерику. Гена неуверенно пожал плечами:
– Мощно ее вштырило, бро. Не пойму только, с чего. Тетрадку какую-то увидела…
– А поймешь – сразу МАСу сообщишь? Молчи уж, Иуда. Доцент, а ты хоть что-то понимаешь?
Данила поднял с пола дневник и протянул Прянину. Тот смущенно улыбнулся:
– К моему великому сожалению, я – этнограф, никогда не имел дела ни с медициной, ни с биологией вне необходимых для выживания рамок. Школьная программа и немного сверх. Однако позволю себе заметить, мне кажется, что наша спутница была объектом какого-то эксперимента, проводившегося в стенах этого НИИ.
Момент кивнул: ага, похоже на то. Данила покосился на бывшего (или все-таки настоящего?) друга без доверия. Убивать Гену он больше не собирался, и тот об этом знал. Но доверия – полного и безграничного – между ними уже быть не могло. И еще Данила чувствовал Глубь. И Гена чувствовал. Близкое сердце Сектора искажало чувства, делало эмоции яркими, на грани истерики, заставляло людей нервничать и кидаться друг на друга.
Вон Марину как прибило. И ведь ничем не поможешь. Астрахан попробовал еще раз, снова опустился в пыль, приобнял ее. Марина вывернулась, закричала:
– Не трогай, не трогай меня!
Она внешне изменилась за эти несколько минут. Дело не в распухших искусанных губах и покрасневших от слез глазах – Марина стала другой. Мимика, выражение лица – все будто принадлежало другому человеку. Данила осторожно поднял руки ладонями вперед: так успокаивают недоверчивых собак.
– Тихо, тихо. Это я. Посмотри на меня. Ну! Ты меня знаешь. Я тебя ни разу, кажется, не обидел. И не предал ни разу, так? Что случилось? Мне нужно знать.
– На искажение не похоже, – встрял Момент, плюхаясь на пол возле Данилы, – это ее просто вштырило.
– Да замолкни ты! Марина, а ну посмотри на меня. Ты меня видишь?
Она отползла, забилась в угол и обхватила себя руками. Она дрожала – зубы клацали в тишине покинутой
– Да, – выговорила Марина. – Я тебя вижу. Извини.
– Что случилось? Что ты там прочитала?
– Данила… Прости, я не могу. Вот так, при всех не могу сказать…
– Мы разве «все», сестренка?! – возмутился Момент. – Ты с нами уже столько прошла, давай колись!
– Заткнись уже! – шикнул на него Астрахан. – Марина, мы с тобой отойдем в сторону, тогда ты все расскажешь? Если не можешь при других.
Она запрокинула голову, вцепилась в волосы, глубоко вдохнула.
– Нет, я скажу, хорошо. Сейчас. В общем… Я не ученый. Мне не двадцать пять лет. Мне восемнадцать.
– Кто б сомневался, – хмыкнул Момент и получил от Данилы удар кулаком в плечо. – Да ладно, ладно, молчу.
Марина продолжала:
– Я единственная, кто выжил в Глуби. Когда возник Сектор, мы с родителями были на острове Могилевский. В тот самый день, час, понимаете? Родители погибли, а я нет. Жила потом в этом НИИ. И знала, куда Лев Иванович спрятал дневник наблюдений. Он при мне его прятал, когда НИИ эвакуировали. Потом меня исследовали и ставили опыты…
* * *
Когда Марина закончила рассказ, все молчали. «А я с ней спал, – некстати вспомнил Данила, – блин, я ж с ней спал. А она хоть и не хамелеон, но непонятно, человек ли. Значит, ее исследовали? Ребенка несколько лет продержали в лаборатории? А потом, когда связь с Сектором порвалась, у нее отшибло память… Почему? Какими связями они были соединены? И почему теперь Марина решила, что она – ученый, кто ей такое внушил?»
– Мариночка, – Доцент часто моргал под стеклами очков, – а вы не помните, этот профессор, Астрахан, насколько я понимаю, отец нашего дорогого Данилы Тарасовича, куда он вас отвел тогда? Почему вдруг вы решили, что были ученой? И возраст, почему решили, что другой?..
– Не знаю. Не помню.
– Это очень похоже на гипноз, по крайней мере, на мой несколько дилетантский взгляд. Хотя я, знаете, интересовался различными техниками гипноза, так как его используют шаманы различных народностей… Очень похоже: у вас была программа, которой вы подчинялись, но теперь, под влиянием Глуби, она слетела. Кстати, господа, вы чувствуете это? Глубь?
– Чувствуем, чувак. Она, погань такая, прямо в голову торкает. Возле нее люди с ума сходят, как те «солдаты веры» с батюшкой долбанутым в главной роли. Они и раньше были психические, а тут совсем съехали. Лучше сюда не ходить, я, бро, это давно понял.
– Тут, – Доцент снова уткнулся в тетрадку, – есть еще записи, сделанные тем же ученым, но не касающиеся уважаемой Марины. Они относятся к влиянию биотина на живые организмы. Вы замечали, господа, что обычные звери, родившиеся в Секторе или под влиянием Сектора, отличаются от своих собратьев из-за Барьера?