Нагадали мне суженого
Шрифт:
– Вы боитесь, что не прокормите двоих детей?
– Да нет, господи! Нет! Она же делает все, чтобы остаться здесь, со мной! А я пытаюсь сопротивляться, но она всегда побеждает. Это не жизнь, а сплошное мучение! Это она распространяет в городе слухи, что я ревнивец, каких мало! Она не пошла в Народный театр, потому что не хочет оставаться одна, без прикрытия, без меня или дочки, а вовсе не я ее не пустил! Она почти два месяца скрывала от меня, что Зима ее домогается! И только когда совсем отчаялась, мягко попросила появиться в парке. Чтобы он увидел
– Почему она не хочет уехать в Москву и принять то, что самой судьбой ей предначертано? В отличие от других женщин ей ничего не надо с собой делать, чтобы привлечь внимание мужчин. Продюсеров, режиссеров, известных модельеров. Ее красота совершенна. Приди и возьми.
– В том-то все дело! – отчаянно сказал Сильвестр. – Кому много дано, с того много и спросится. Даша слишком требовательна к себе. Приди и возьми – это не для нее. Такие люди всегда идут по пути наибольшего сопротивления. То, что для всех остальных имеет ценность, для нее вовсе никакой ценности не представляет. Она равнодушна к вещам. Нет, она, как всякая женщина, любит наряжаться, но стоимость того, во что она одета, и уж тем более происхождение этих вещей Дашу совершенно не волнуют. Ей все идет. Она украшает вещь, а не вещь ее. У нее постоянно спрашивают: где ты это купила? Да там же где и все, отвечает моя жена. И ей почему-то никто не верит. Подозревают, что она принимает дорогие подарки от тайных поклонников, от того же Зимы. То есть принимала. Потому что он… Умер, в общем.
– Вот мы и дошли до сути. Поставьте бутылку, Буханкин!
– Что вы ко мне пристали?!
– Зачем вы ходили в музей?
– В какой музей? – непонимающе посмотрел на меня баянист. Но бутылку все же отставил.
– В краеведческий. Картины смотреть.
– А-а-а… Так все пошли! Мероприятие.
– Вы видели там работы Зимы?
– Я их и раньше видел, – усмехнулся Буханкин.
– Когда вырвали этюдник из рук художника?
– Даша сказала о так называемой драке?
– Я вытащила из нее признание. Вы наверняка не одни были в парке, так что и полиция наверняка уже об этом знает. Лучше сказать правду.
– А может, и в самом деле? – Буханкин задумался. – Сказать, что это я его убил? Меня посадят лет на пятнадцать, она помыкается годик-другой, поплачет, конечно, а потом выйдет за того, за кого надо. А я сгину на зоне. Я сюда каждый раз прихожу с одной целью – хочу покончить с собой, чтобы ее освободить. Но все духу не хватает. Я слабый человек… – простонал он с тоской. – Мне надо было утопиться или повеситься, лишь бы не жениться на этой женщине…
– Вы сумасшедший!
– Кто бы говорил!
– Может, вы попробуете пробиться? Вы же музыку пишете. Выложите ролик в Инете. Авось придет популярность.
– Не выйдет, – покачал головой Буханкин. – Это так называемое кино не для всех. Я не попса, увы. Да и возраст… Мой поезд ушел.
– Да вы и ехать никуда
– Ну да.
– А вы сопротивлялись.
– Естественно. Он просто здоровый был, этот Зима, – пожаловался Сильвестр. – Отожрался здесь. Все нахваливал: ах, какое здоровое питание! В Москве таких продуктов нет.
– Этюдник наверняка упал, рисунки рассыпались.
– Было такое. Я схватил Дашин портрет и хотел его порвать. Потому что он был отвратителен!
– А не было там натюрморта со связкой ржавых ключей? В этюднике?
– Я не помню.
– Вспомните, пожалуйста, это очень важно. Напрягитесь.
– Зачем вы пришли? Мучить меня?
– Вспоминайте! Были ключи?!
– Нет!
– Вы уверены?!
– Да!
– Когда произошла драка? – спросила я уже нормальным тоном.
– Примерно за неделю до выставки.
– День недели?
– Да какая разница?
– Напрягитесь! – Я опять повысила голос. – Какой это был день недели?!
– Ну, пятница.
– Точно?
– Точно.
– Прекрасно!
– Это была пятница, потому что в субботу я был занят. Да и в пятницу тоже. Но я не пошел на работу. Даша попросила, чтобы я пришел в парк, и я…
– На какую именно работу вы не пошли? Сейчас же лето! В музыкальной школе каникулы. Хореографический кружок тоже отдыхает.
– В ЦКиД. Мы готовили День города. Была репетиция, но я сказал, что задержусь.
– Практически сорвали мероприятие. И чтобы реабилитироваться, в следующее воскресенье отправились вместе с коллегами в краеведческий музей на выставку. Грехи замаливали.
– Именно так.
– Я пока не уверена, но, кажется, ваша прекрасная память, Буханкин, спасла вас от тюрьмы.
– Да какая разница, в какой именно день недели я подрался с этим московским хмырем?!
– Это очень важно, Сильвестр. Безумно важно.
Меня била нервная лихорадка. Я, кажется, поняла, в чем тут дело.
– А ваша жена врушка, Буханкин. Она сказала мне, что вы появились в парке неожиданно. Оказывается, сама попросила.
– А как вы представляете себе сцену ревности, когда жена сильная, а муж слабый? Дорогой, ты только приди, все остальное я сделаю сама! Но в глазах окружающих это должно выглядеть так, будто главой семейства являешься ты.
– Вы и в самом деле глава семьи. Вы деньги зарабатываете. Скажите, вы-то ее любите?
– Безумно!
– Так, может, принять это как данность? Наплевать на предрассудки. Все дело в провинциальной морали, согласно которой вы с Дашей не пара. Вас обрекли на развод еще до того, как вы поженились. «Годик-другой, и она опомнится и бросит его», – решил город. И тут как раз подвернулся Зима. А вы ему обрадовались. Сбылось пророчество.
– Еще бы! Художник из Москвы, со связями. Не только я ему обрадовался, – вздохнул Сильвестр.