«Нагим пришел я...»

Вейс Дэвид

– Ну и здоровая же натурщица, меня от нее прямо тошнит.

– Напрасная трата времени, – отозвался Фантен-Латур. – И чего все эти идиоты сгрудились вокруг нее? Нам надо рисовать только по памяти и обязательно в Лувре. Лувр – самая лучшая школа.

– Фантен во всем следует великим мастерам, – сказал Барнувен Огюсту.

– Это лучше, чем сидеть здесь, – возразил Фантен-Латур. – Мы рассчитываем увидеть нимфу, а нам подсовывают служанку. Даже у Делакруа и Давида куда больше вкуса.

– Да, – вздохнул Барнувен. – Фантен у нас школяр.

Внезапно раздался насмешливый голос Дега:

– Вы оба не правы. Рисуйте, что хотите,

только рисуйте – по памяти, с натуры, откуда хотите, А что касается всяких там теорий, так они для простых смертных.

– Рисуйте, что хотите? – столь же насмешливо передразнил Фантен. – Наш друг Дега почерпнул это у Энгра и уже ходит у него в последователях.

– Ничей я не последователь, – вскипел Дега. – Но я не из идиотов, это точно.

– Значит, по-твоему, я идиот? – горячился Фантен.

На мгновение Огюсту показалось, что дело дойдет до драки, с такой непримиримостью они взирали друг на друга; но тут Дега пожал плечами. Он не отвечает за глупость Фантена, говорил его вид, и Фантен принялся спорить с Легро.

Огюст уже пришел в себя от неожиданности и начал понимать, что друзья просто обожали спорить, им было скучно без споров и стычек – эта черта свойственна всем им. И еще бунт, бунт против всех признанных истин мира искусства, за исключением того, чему их учил Лекок. Их связывало подлинное чувство товарищества, и когда конфликт разрастался, они уступали друг другу; Они звали друг друга по фамилиям, подчеркивая, что признают друг друга, пусть их еще и не признали другие.

Огюст завидовал свободной, непринужденной беседе своих новых друзей. Теперь они хвастали друг перед другом девушками, прошлыми, настоящими и будущими победами. Барнувен пустился в подробности, и все согласились, что натурщица ужасна. Как сказал Дега, «просто деревенщина». Почти все, кто не имел счастья понравиться хрупкому длиннолицему Дега, а к таковым можно было причислить чуть ли не весь род человеческий, попадали в категорию «деревенщин».

Огюст пытался сосредоточиться на модели, но разговоры отвлекали. Далу рисовал методично, старательно; Легро без конца смачивал карандаш слюной и работал, не останавливаясь ни на секунду; Фантен-Латур рассматривал натурщицу, словно та была классической нимфой из Лувра; Барнувен рисовал, улыбаясь легкой, иронической улыбкой; даже Дега, наблюдатель, и тот был погружен в работу. Удивительно! Серьезно ли они все это говорили? Или просто хотели показать себя, особенно перед ним? Лекок все так же сухо продолжал:

– Поторопитесь, натурщица устала.

Огюст вернулся к своему рисунку, но опять оказался позади всех. А когда наконец освободилось место впереди и он мог хорошо рассмотреть натурщицу, было слишком поздно заканчивать рисунок: класс окончился.

Лекок заметил его огорчение и сказал:

– Закончите дома, по памяти.

На следующий вечер дома Огюст не стал ложиться спать, а устроился за кухонным столом, чтобы попытаться закончить рисунок. Натурщица теперь представлялась ему огромной, прямо-таки необъятной. Он думал о друзьях Барнувена, об этом собрании чудаков, но с ними было интересно, и он чувствовал себя с ними заодно, когда был в их компании. Он вспоминал картины, посвященные любви Эрота и Психеи, и предупреждающий голос Лекока звучал у него в ушах: «Мягче карандаш-это не железный лом».

– Ты меня слышишь? Господи, да что с тобой? – Это был Папа, он стоял за его спиной и изумленными глазами

взирал на еще не законченный рисунок.

– Что это такое?

– Фигура, Папа.

– Женская?

– Нам задали в школе.

– Рисовать голую?

Огюст передернул плечами и попытался было разъяснить, что таким путем учатся рисовать, но Пана не слушал.

– Господи, и подумать только, что это мой сын! – заорал он. – Яйца и масло стоят теперь франк десять, а ты рисуешь голых женщин!

Мама, разбуженная криками Папы, спустилась вниз в ночной сорочке, за ней – Мари. Папа был в растерянности: не обсуждать же этот вопрос перед ними.

– Мари, – проворчал он, – Огюст попусту тратит твои деньги. – Он попытался было отнять криминальный рисунок у сына, но тот сунул его за пазуху и отступил в сторону.

– Огюст, можно мне посмотреть рисунок? – спросила Мари.

– Он еще не закончен. И женщина немного толстовата, – краснея, ответил Огюст.

– Я не дитя.

Он видел мягкие очертания ее груди под тонкой ночной рубашкой, то что обычно скрывала строгая одежда Мари.

– Ты ведь хочешь стать художником, правда? – тихо спросила Мари.

Ее прямота испугала его. Папа насупился, Мама шептала молитвы, но Мари была совершенно спокойна.

– Да, – ответил он, – художником, будь у меня только краски.

Папа закричал:

– У меня нет денег на такую ерунду! – Конечно, нет, – согласился Огюст.

– Конечно, нет, – передразнил Папа. – И это все, что ты можешь сказать?

Огюст покорно пожал плечами. Он знал, что денег на такую роскошь не было. Тетя Тереза попыталась «одолжить» краски у Дроллинга, но пока ей не везло: Дроллинг их прятал. И все же Мари удалось отвлечь их внимание от обнаженной фигуры. Если бы они пошли спать, он бы закончил рисунок. Не будь Мари его сестрой… Нет, это нехорошо, да, кроме того, она слишком худенькая, слишком молодая, чтобы заменить ему натурщицу.

– Уж поздно. Пора ложиться. Спокойной ночи, милый, – сказала Мама.

Огюст погасил керосиновую лампу, подождал, пока не раздался Папин храп, зажег свечу и вновь принялся за работу. Пламя свечи прыгало, и воск капал на бумагу, но в конце концов ему удалось дорисовать шею и плечи. Он принялся было за руки, как услышал рядом:

– Ш-ш… – Это была Мари, она улыбнулась и прошептала:-А, Венера Милосская [10] , – и показала на безрукую фигуру.

Огюст, пойманный на месте преступления, уже не пытался спрятать рисунок.

10

Венера Милосская – статуя работы греческого мастера Александра (Агесандра) (III-II вв. до н. э.). Найдена на острове Милос. Хранится в Лувре. Всю свою жизнь Роден не уставал восхищаться этой скульптурой, называя ее «чудом из чудес».

Мари внимательно изучила его и сказала:

– Совсем как в жизни. Кто это?

– Натурщица из вечернего класса. А вообще работает прислугой.

– Она была совсем без одежды? – Голос Мари чуть заметно дрогнул.

– Да, обнаженная. Все художники обязаны изучать человеческую фигуру.

– А Барнувен в твоем классе?

– Да. Сегодня вечером он сидел со мной рядом.

– И ему это нравится?

– Всем студентам нравится. Когда привыкают. Мари, теперь прошла мода рисовать мадонн.